Читать онлайн Борис Штейман - Смешные люди. Повесть и рассказы

Филимон спит, уткнув лицо в подушку. Точнее, балансирует на тонкой грани между сном и воспоминаниями. Кажется, не будет конца этой раздвоенности…

Старинный парк. Центральная усадьба. Прокрадывается синева в прозрачный воздух, и он густеет. Филимон плывёт по небольшому каналу. Кое-где ряска, опавшие листья. Лицо опущено в тёмную воду. Она ни тепла, ни холодна. И не нужно дышать. Удивительно и радостно от этого. Он пытается разглядеть причудливые очертания и наплывы на песчаном дне. В этих плавных линиях, созданных неторопливым течением, есть какой-то важный смысл. Одна линия сменяется другой, похожей, но уже неуловимо отличающейся от предыдущей. И вот уже от первой линии не осталось и следа. Филимон поднимает голову. Во дворце горят все окна. Взлетают, прочерчивая вечерний небосклон, красные, зелёные, жёлтые петарды, рассыпаясь в конце пути мелкими звёздочками. Фейерверк. Пахнет порохом. К озеру стекаются женщины в роскошных платьях с шуршащими кринолинами. Их сопровождают элегантные мужчины в париках, камзолах и белых чулках. «Прелестные, должно быть, женщины», – думает Филимон. Скрипит меж деревьев карета. Кричит зычно лакей:

– Иван! Слышь? Иван! Дёгтем бы? А?

– Да будя тебе! – отмахивается другой.

– Ну, Иван! Ну скрыпят же, мочи нет!

– А ты и не моги! Раз нету! – хохочет тот в ответ. – Ишь, Манька, стерва! Как идёт! Аж гуляет вся! – Мотает головой в сторону ядрёной девки в сарафане.

Они громко ржут, и один из них, подхватив самовар, быстро бежит к дому. «Кино», – вяло констатирует Филимон. Опускает голову и шлёпает неловко по воде руками. Нарочито. Ведь он пловец неплохой. Целый год отходил в бассейн. Во втором классе. Бабушка водила. Главное, после душа хорошенько просушить полотенцем волосы, а уже перед выходом на голову – платок, а сверху шерстяную шапочку, чтоб не простыл. Прямо стыдно было перед ребятами. Зато не болел. Остальные же вечно фыркали носом и чихали. А Филимону хоть бы что. Да к тому же у него не было аденоидов. Удалили. А до этого бледный ходил, то насморк, то горло болело. Бабушке страшно обидно было, когда незнакомые люди, прохожие или в очереди пристанут бестактно: «Какой худенький мальчик! Бледненький. Вы его, наверно, не кормите?» Филимоше смешно, а бабушке огорчительно. И котлетки, и супчики, и курятина. Просто не в коня корм. И всё время с носоглоткой мучение. Наконец проконсультировались у одного замечательного отоларинголога. Надо удалять, и никаких гвоздей! А то и сердце можно загубить через аденоиды… Повезли Филеньку. Кажется, зимой дело было. Да, точно, зимой. Потому что удалять лучше, когда холодно. Кровь быстрее застывает. Смутно всё, давно ведь дело было. Много воды с тех пор утекло. Уж никого и не осталось из тех, кто его любил. Только в памяти зарубка… Коридор. Около двери стулья. На них напряжённо застыли родители. Зашёлся очередной пациентик нечеловеческим воплем. Сжалось у ожидающих сердце. Храбрится отец, дрожит сердечко у Филимоши, а мама сама готова идти удалять аденоиды, только бы Филеньку освободить от таких страданий. Тает конец коридора во мгле, блестят дверь, вымазанная белой масляной краской, да латунная ручка – центр мироздания. «Выйдешь – и сразу две порции мороженого! – бодрится папа. – Только зайдёшь, я и побегу!» Нет уже давно ни здания этого, ни поликлиники, ни врача – известного специалиста. Когда кто-то маленький, обязательно кто-то старенький. И разбегаются они в разные стороны, всё дальше и дальше… Заходит Филимон, не подаёт вида, что страшно неимоверно, а тут и тазик, как специально, небольшой, с кровью, на табуретке, ну не совсем с кровью, а так, кровь с водицей на три четверти. Но удар по нервам приличный. А специалистам не до этого, им важно дело чётко сделать, без осложнений. Замерло всё внутри у Филимоши. «Как дела, молодой человек?» – вопрошает врач с круглым зеркальцем на лбу. «Ничего», – выдавливает, озираясь, юный пациент. «Тогда пожалуйте сюда!» И уже сидит он в креслице. А там быстро ручки-ножки прихватываются браслетиками, чтобы не брыкался и не мешал. И это уже и вовсе чудовищно… А потом бы заорать что есть мочи, да воздуха нет. Застревают рыдания в горле. А уже всё и кончено! «Ну, ты, братец, настоящий герой!» – напутствует старичок-доктор. И медсестрица тоже вторит: «Ну, чисто герой!» А там уже и мороженое наготове, и теряется все снова во мгле, в бесконечных коридорах… Только бабушка измученная ждёт дома, ей просто не по силам такое, поэтому и дома осталась…

Тёмная вода. Ни тепла, ни холодна. Где-то булькнула рыба. И пузырь лопнул, дойдя до поверхности. Дал несколько слабых кругов. Дерево наклонилось, полощет кончики пальцев…

Бежит Филимон домой из школы. Мешочек для обуви с пришитым квадратиком белой ткани хлопает по портфелю. А на квадратике чернильным карандашом аккуратно выведено: 1 «В». Останавливается Филимоша и начинает крутиться, портфель вытягивает руку и стремится сорваться с орбиты. А может быть, это портфель его крутит?.. Нет полной ясности в этом вопросе…

Снова белый квадратик, но на сей раз бумажный – наклейка на чемодане. А на ней крупно, чётко – фамилия. Первый и последний раз он едет в пионерский лагерь. Утром с трудом встал. На душе тоскливо, слегка мутит. А вокруг веселье, всё в радостном возбуждении. Ребятишки шумят. Родители дают последние напутствия своим чадам. Вожатые проводят перекличку…

Пробыл в лагере три дня. Сразу стала накатывать тошнота. На всю жизнь запомнился жуткий клозет. «От тоски», – думал Филимон. Наконец его вырвало. А в столовой шум, гам, пионеры уплетают котлеты с макаронами… Оказалось, корь. Облегчение наступило в чистом медицинском изоляторе. Лица наплывают пятнами. Заботливые, всполошённые женщины в белых халатах. Надо срочно увозить ребёнка! Иначе весь лагерь охватит опасная инфекция!

Утром с трудом отыскали машину – «Победу». Врачиха, Филимон, шофер, приятельница шофера и какой-то дядька солидный с портфелем. Напросился, мол, срочно нужно в город. С трудом разместились. Поехали. Дядька начинает расспрашивать, кто да что, да по какой надобности. И вдруг как обухом по голове: корь! Как корь?! И уже запаниковал не на шутку:

– Давайте срочно пересядем! Я, кажется, не болел корью. Да, точно не болел! – А внутри: «Караул! Спасайся кто может!» – Вы понимаете? Или нет? Товарищ! Остановите машину! Кому говорят!

– А я не могу в середине! – неожиданно заартачилась врачиха. – Меня укачивает! Мне надо в открытое окно дышать!

Филимоша в лёгком забытьи. Ему всё равно. Температура немалая. Мелькает быстро за окошком щербатое шоссе. Дядька сжался, запихивает платок в рот, пытается преградить путь бациллам.

– Что вы меня притискиваете? Дышать нечем! – недовольно ворчит врачиха на дядьку.

– Как вы думаете, корь опасна? Я имею в виду, в моём возрасте? – опять паникует дядька.

Сумрак лестницы родного дома. Высокая двухстворчатая дверь с фанерным ящиком для почты. Покрашено всё коричневой масляной краской. Слышны беззаботные звуки пианино. «Бабушка играет Шопена… – думает Филимоша. – Наконец-то я дома…»

Он встаёт. Приоткрывая один глаз, бредёт, шаркая тапочками по паркету, на кухню. Чиркает спичкой, ставит чайник на плиту, садится на круглый красный табурет. И снова закрывает глаз. «Пиф!» – шипит чайник…

Здание школы, постройка начала века. Скорее, конца прошлого. Бывшая гимназия. Два входа-выхода, флигелёчки, потаённые лестницы, чёрный ход, библиотека, а на самом верху спортзал. Плюхаются маты, стучит громко мяч. Дом, полный призраков. Выглядывают они из-за углов, поскрипывают двери. Поклоняются фигурки забытым кумирам, складывают свои легенды и мифы… Заперли в туалете директора! Не может быть! Да точно. Сам видел! Ну и дела… Сильные мужчины, отчаянные головы, десятиклассники! Завуч Уюмов, красавец-брюнет, обнимал географичку. Весьма непривлекательную даму с большой грудью. Странно. Неужели не мог найти получше? Нет, это точно, сам видел. А вечером вообще почти везде гасят свет. Горит на этаже одна лампочка, ну, может, две, не больше. Кружки, химические, физические – предлог для незаконных действий. Поцелуи, прикосновения. Бегут мурашки по телу, и темнеет в глазах. Неужели было только что? А Уюмов засёк в туалете курильщиков! И второгодник Бочка ему головой в живот и бежать скрываться,… Раздевалка за толстенькой бронированной дверкой. На лестнице шеренга дежурных с красными повязками. Во главе – преподаватель. Его зоркий взгляд шарит по вестибюлю. Кто опоздал на зарядку, быстро сдать дневники! Кому говорят! Успеть, успеть спрятаться в раздевалке, между мокрых вонючих пальтишек. Переждать. А как снимут оцепление, бежать сломя голову в класс, успевая протиснуться в небольшую временную щёлку до прихода учителя…

Вечера встреч бывших выпускников. Лестница с отполированными дубовыми перилами на чугунном фигурном литье. Охи, ахи, смех, слёзы, радость, грусть. Перемешано, заварено, крепчайший обжигающий чай! Собираются, только чтобы убедить неизвестно кого, что всё действительно было. Тут уже все средства хороши. Даже лист для регистрации выпускников 1903-го года. Пустой. Смешные уловки! Не находится ни одного древнего старичка в пенсне. На секунду щемит внутри. Как неожиданная потеря дна при купании… Хотя их вполне устроят и призраки. Все, все способы хороши. Меркнет световой лабиринт. Идёт Филимон по длинному огромному коридору. А она поднимается по лестнице, замедляя шаг, роняя любовную записку… Волнуется плоть…

Сталкивается Филимон с черноволосой девочкой-девушкой в школьном буфете-ристалище. С горками винегрета и резиновыми пятикопеечными пирожками с повидлом, которые аппетитно вязнут на блестящих жадных зубах. Намагниченными глазами смотрят друг на друга, заново узнавая, прижатые друг к другу воющей голодной толпой. И не в силах оторваться, но растаскиваются нетерпеливыми сверстниками. Робок, застенчив Филимон. Неужели он может понравиться этой божественной девочке? Да нет, тут какая-то ошибка! И пропущен важный, отчаянно важный момент!.. А девочка не робка, но не может же, в конце концов, первой броситься на шею. Это неприлично. Пылают щёки от такого предположения и потеют ладони. «Ну дурак! Ну действительно, какой же дурак!» Возможно, и дожили бы до глубокой старости, и не было бы ненужной возни и блужданий… Но, по правде говоря, вряд ли. Романтично, конечно. Привлекательно. Даже гениально по-своему, но, к сожалению, одни пустые фантазии. Ну а вдруг? Никаких вдруг! Просто меняют родители девочки квартиру. То ли разводятся, то ли съезжаются с престарелыми родственниками. Кто их разберёт? У них вечно что-нибудь. Но Филимон долго не грустит, другие ничуть не хуже, а есть даже лучше. Ну, право, дурачок! Это же надо! Да и девочке нравятся другие. И крепче, и выше, и красивее, а главное – храбрее. Не такие нерешительные нюни. Единственно, успела расспросить у подружек про него, а те всё всегда знают и примечают: «А ты ведь влю-би-лась!» И уже краснеют почему-то уши, но гордо так, с вызовом: «Ну, влюбилась. А вам что, завидно?» Конечно, завидно, очень завидно, что прямо заплакать хочется. Так единственно, что узнала и что внутрь свалилось со стуком в самые закоулки, так это имя. Странное довольно-таки и немного смешное. Филимон. Действительно, специально и не придумаешь, даже если захочешь. Изредка, потом, когда вдруг тоска навалится: ведь жизнь прошла… Ну, не совсем ещё прошла, а проходит потихонечку. И ничего такого настоящего-то ведь и не было. И закричать хочется: «Загубили-и!» Вдруг вспомнится этакий школьный призрак. И то не сам, а имя. Чудное. И вызовет какое-то щемящее чувство и улыбку сожаления, направленную только самой себе…