– Вы, дорогой сэр, – вспомнив обращение одного шутника фрезеровщика, ласково начал Никита Романович, – зачем, позвольте спросить, курите? Или, может быть, вы не в курсе, что курить в вагоне нельзя? И вообще, что значит «быку на индыку»? Это уже совсем ни к чему. Абсолютно не надо. А? – и выжидающе замолчал.
Мужик удовлетворенно взирал на Никиту Романовича, выражая всем своим видом сожаление по поводу его предстоящей участи.
– Слушай! Старичок! Ты что, ноги промочил? – наконец произнес он миролюбиво.
Никита Романович открыл от изумления рот. В голове сначала мелькнуло: «Откуда он про ноги знает? – И сразу же допер: – Ах, вот как ты! Гад! Издеваться вздумал! Надо мной?!» И Никита Романович, крепко обхватив мужичка, потащил его в тамбур. Мужик, бывший значительно выше ростом и мощней, вначале опешил от такого напора. А затем несколько раз стукнул Никиту Романовича сверху по голове кулаком. Они выкатились в тамбур и стали тузить друг друга нещадно. Снова сцепились и в итоге упали.
За окном мелькали деревья, совершенно лишенные листвы по причине никак не наступающей весны. Филимон и не подозревал, что Никита сейчас выясняет отношения с мужиком в тамбуре соседнего вагона. «Поразительно похожи крона и корни… Именно, в осенне-зимний период… Надо бы поискать в природе еще примеры подобной симметрии», – размышлял Филимон.
Старичок с большущими белыми усами в галифе с удовольствием наблюдал за поединком. Он исполнял замысловатый танец судьи ринга, приговаривая:
– Ну, петухи! Огонь, да и только! Давай! Давай! Я тоже такой был. В молодости! Кипяток! Чуть что не по мне, шашки наголо и айда! Ну, петухи!
Старик немного притомился, достал кисет, свернул козью ножку, затянулся, выдыхнул. Погрузился тамбур в дым. Расцепились драчуны, закашлялись, замахали руками, стали вытирали слёзы.
– Ну ты, дед! И даёшь! Ёшкин кот! – проговорил мужик с табличкой.
– Это что ж, флотский? – поинтересовался Никита Романович.
– Нет, голубчики вы мои! Теперь такой не делают! Вместе с кавалерией отошел в прошлое! – И профессионально выдержав паузу, добавил: – Конский! Не слыхали, небось? Эх, молодежь!
Никита Романович с мужиком дружно заржали.
– Не дерзить, щенки! – довольно прокукарекал дед. – Айда! Выходить! – Подцепил неприятелей под руки и вытащил на перрон.
– Мировую пить будем! Не возражать! Молоды еще!
Никита Романович вяло замотал головой. Но старик был неумолим. Мужик же аккуратно отряхнул от пыли табличку, оторвавшуюся в пылу сражения, и снова приладил ее на грудь. Он был согласен мириться. Познакомились. Нехотя пожали друг другу руки.
– Ты, Романыч, мужик горячий? Горячий! И Миша – мужик горячий! И я в молодости был такой. Ещё когда в коннице служил. Чуть что не по мне, ух, как взвивался! Ты посмотри на Мишу. Ну? Разве он плохой мужик? – И Григорий Иванович умилённо поглядывал то на Никиту Романовича, то на Михаила. – То-то и оно!
Дома у Григория Ивановича Миша табличку снял, повесив ее бережно на вешалку в прихожей. И сейчас сидел разморённый, добродушно тыкая вилкой в пустую тарелку.
– Да что ты в пустую тарелку-то тыкаешь, голова садовая! Положи себе огурчика, селедочку возьми. Как следовает закуси! Как положено по-нашему, по-русски, – опекал его хозяин.
– Теперь-то я вижу, к нему индивидуальный подход нужен. Парень-то он, видать, неплохой, – рассуждал степенно Никита Романович, снисходительно поглядывая на Михаила. Его тоже сильно разморило от выпитого и съеденного.
