– Я вынесла все бутылки, в доме ни капли спиртного, он из квартиры не выходит – и всё равно к вечеру пьян. Саша, я в отчаянье, умоляю, попытайтесь узнать, где он берёт выпивку – ведь он себя гробит!
Когда я вошёл в кабинет, Дольд сидел за пишущей машинкой. Мы поговорили о комитетских делах, потом я перешёл к выполнению задания:
– Юрий Петрович, откройте мне секрет: от вас прячут спиртное, и жена, и домработница следят за каждым вашим шагом, а вы всё равно умудряетесь выпивать! Как? Как вам это удаётся?
Дольд самодовольно рассмеялся.
– Думаете, только вы, евреи, умные? Мы, украинцы, хитрей! Дайте слово, что не выдадите! – Я вынужден был пообещать. – Тогда смотрите. – Он расстегнул пуговицы на рубашке, вытащил оттуда тонкую резиновую трубочку, вставил её в рот, два раза чмокнул и оттуда закапала золотистая жидкость. – Это коньячок. Понятно?
– В общем, да. Но откуда вы его высасываете?
– Я заказал специальные фляги, по два литра, по форме моей ноги, от паха до колена. Заранее зарядил их армянским коньячком, привязываю полненькую к ноге – весь день обеспечен, вечером, уже пустую, снимаю и прячу, утром – привязываю новую…
– Сколько их у вас?
– На неделю хватает.
– Юрий Петрович! Но вам же столько нельзя! Вам вообще нельзя, но начните хоть половинить.
– Чувствуется влияние Галины. Ладно, я вам отвечу, но это – наш первый и последний разговор на эту тему. Договорились? – Я утвердительно кивнул. – Тогда слушайте: на прошлой неделе мне сделали рентген второго лёгкого – там затемнение уже величиной в пятак. Одного у меня уже почти нет, поэтому второе оперировать нельзя. Остаётся ждать. А ждать на сухую… – Он рассмеялся. – А может, коньяк меня вылечит – ведь при гипертонии он же помогает!..
Ждать пришлось не долго, через три месяца он уже не вставал с постели, ему становилось всё хуже и хуже. Когда я в очередной раз позвонил, Галина сказала: «Он просил, чтоб вы пришли попрощаться».
Дольд лежал в кабинете на тахте, высохший, пожелтевший. Подойти мне не разрешил: «Неизвестно, как эта гадость распространяется». Я сидел в кресле, у двери, а он говорил, тихо, но разборчиво:
– Жизнь несправедлива. Сперва она всё даёт: молодость, силу, славу, деньги, благополучие… А потом начинает всё это постепенно отбирать. А в конце отбирает и саму жизнь. Но мне ничего не жалко: ни денег, ни дачи, ни картин, ни популярности… Знаете, чего мне более всего жалко? Времени, которое зря потратил, бесцельно загубил. Сколько можно было сделать главного в моей жизни, во имя чего родился. А я не сделал. Слушайте, Саша, завет старого растратчика: берегите время, не тратьте его зря. Работайте каждый день, каждый час, вы многое сможете, если будете работать. Я в вас верю. Не тратьте время впустую… А теперь уходите. И помните, что вам завещал Дольд.
Дорогой Юрий Петрович! Как я был потрясён и тронут вашей исповедью и вашим предсмертным заветом!.. Я с волнением пересказал их Майе, маме и папе, моим друзьям и близким. Они навсегда остались в моей душе, но в памяти, увы, задержались ненадолго. Я не выполнял ваш завет: я бездумно растрачивал время, подаренное мне судьбой, на дурацкие вечеринки, на кратковременные интрижки, на скучные худсоветы, на бессмысленные собрания, на суету, на тусовки, на бесконечное сидение у телевизора… И только сейчас, спустя много-много лет, когда я сам понёс тяжёлые потери и приблизился к вашему возрасту, только сейчас я по-настоящему ощутил всю глубину и мудрость вашего завета. Но почему не раньше, почему только сейчас!? А в прочем, спасибо, что хотя бы сейчас – может, ещё что-то успею наверстать, если Господь на это даст мне время!
