– Что же она уготовила мне? – спросил Зырян.
– Этого я не знаю, казаче! – грустно ответила Ксения.
Она обошла казака вокруг и положила ему свою тонкую ладонь на плечо. Ее тонкое красивое лицо с плавными линиями было похоже на лик самой Богородицы. Может, это она сама и была. Сама Богородица. Но что ей делать здесь, на языческом капище?
Зырян потупил взор, ему было страшно и больно смотреть в глаза этому идолу. Макошь словно видела каждый уголок его души, проникала во все потаенные местечки.
Зырян отвернул взгляд от богини и спешно перекрестился.
– Крестись, ежели сердце желает, – спокойно произнесла Ксения. – Макошь будет не в обиде.
Годунова вынула из рукава длинный, расшитый красными нитями платок и повязала его на палочку, воткнутую в трещину идола.
– Я знаю, что ты любишь гроши, казак. Макошь так сказала.
– Кому сказала? – удивленно прошептал Зырян.
– Волхвам, – тихо ответила Годунова. – Она все про тебя знает, – добавила Ксения.
На лицо казака упала крупная капля дождя. Она скатилась с кончика носа и упала на руку.
– Почему идет дождь? – спросил Зырян.
– Это не дождь, – пояснила Ксения. – То земля наша плачет.
Зырян почесал затылок и посмотрел на землю. Снежка, запорошившего поле и лес, не было. Под сапогами пробивались зеленые клочья травы. Они, словно зеленое покрывало, укутывали весь скит от бревенчатого частокола с одной стороны до маленьких деревянных воротцев, расписанных красной краской.
– Что мне делать, царевна? – виновато спросил казак.
– Завтра ты можешь уехать в Москву, а сегодня, если хочешь, оставайся на обряд посвящения. Твой дом там, в самом конце, – прощебетала Ксения. – Мне нельзя здесь долго находиться.
Ксения повернулась к массивным воротам. На мгновение Зыряну показалось, что она вовсе не идет, а плывет, парит над землей, словно белая лебедь по глади тихого озера.
– Она святая, – услышал он чей-то тихий голос. – Она предана своим богам, но и нам она не чужая.
Зырян обернулся. Перед ним стояла русоголовая девчонка с толстой косой и венком из желтых цветов мать-и-мачехи.
– Идем же, казаче, – ласково пропела она. – Я провожу тебя в твой дом.
Где-то в одной из изб грустно и наивно заиграл костяной рожок, и поплыли, словно волны, струны гуслей. Солнце стало медленно падать в сияющую тихую гладь лесного озера. Пение лесных пташек и стук дятла стихли. Небесное окошко распахнулось, и на грешную землю робко глянул задумчивый месяц. Железные запоры на воротах скита скрипнули, и ворота тихо запахнулись.
– Ясновельможный пан, очнись!
Сапега разлепил глаза. Слуга уцепился за край плаща гетмана и настойчиво дергал его.
– Уже утро, – сообщил слуга.
Сапега тяжело захрипел.
– Принеси воды мне! – пробурчал он, мотая в разные стороны головой.
Слуга исчез и через минуту стоял с кувшином и золоченым тазиком.
– Что за ночь, – пожаловался гетман.
– Ясновельможный пан плохо спал? – тревожно спросил слуга.
– Если это можно назвать сном, – проревел гетман.
Он попытался ухватить рукой скользкий шлем, чтобы сбросить его на кресло. Но шлем выскользнул из ладони и шмякнулся со звоном на пол.
– Черт меня дери! – вновь проревел гетман. – Давай скорее воду! – заорал он на слугу. – И шлем подними.
Слуга поставил тазик на стол и кинулся поднимать шлем.
– Все сделаем, ясновельможный пан! – оправдывался слуга. – Сейчас все будет.
Слуга налил в таз теплую воду, в которую Сапега поместил все пятерни рук. Умыв лицо, гетман несколько раз довольно фыркнул и покосился на слугу.
