На татар он нарвался случайно. Двое их было. И было в них что-то чудное, словно они сами от кого скрывались. Потому он их и не сразу заметил. А как увидел – поздно уже было.
Один из них его приметил и указал другому:
– Урус!
Казак сразу главное усмотрел. У них не было огнестрела. Только сабли. Значит, ближний бой. А у него лишь кинжал. Хоть и длинное лезвие, а с саблей все равно не сравнишь.
Может статься, это обстоятельство и помогло ему. Когда они увидали, что он вооружен только кинжалом, в манере их появилось презрение. Они засмеялись, тихо переговариваясь меж собой.
– Гяур! – сказал первый, проведя рукой по горлу. – Белый бог тебе не помогай! Ты – баран!
И это, как понял Тимофей, не было оскорблением. Татарин просто-напросто сравнивал его с бараном, идущим на убой. Он казался легкой добычей. Но они просчитались.
Тимофей был зол, как зверь, но и осторожен, как зверь. Не за тем он выбрался из полона, чтобы в землю лечь недалеко от своей земли. Схватка была яростной и скоротечной. Ему повезло. Первого он быстро ранил, и довольно тяжело. Потом отошел на несколько шагов в сторону, чтобы другой не смог своему товарищу чем-то помочь. И со вторым дрались они жестоко. Уже безоружные, катались по траве, татарин ругался, Тимофей молчал, собирая последние силы. Когда все было кончено, долго стоял и смотрел на мертвого врага. Потом глянул на другого. Он еще был жив и, прикрывая кровавую рану на боку, пылал ненавистью, сжимая клинок. Он надеялся, что казак подойдет к нему и тогда он сможет ранить его. Но Тимофей, оглядевшись вокруг, понял, что помощи раненому ждать неоткуда. Сам помрет.
И медленно пошел на север…
Ветерок задувал в щели, свистел, как мальчишка, шуровал соломой. Чуялось, как где-то рядом вздыхает домовой, крадется по двору, балует. Все казалось каким-то зыбким, ненастоящим.
Как будто в полусне Тимофей услышал легкие шаги по двору, вроде как кто-то крался в ночи. Если это вор, то собака должна облаять его. У Головина кобель злой, чужого не подпустит.
По деревянной стенке сарая как будто зверек пробежал. Легкое такое шуршание. И сразу тихий голос:
– Тимоха, ты здесь?
Тимофей вздрогнул, быстро глянув в пустой угол сарая. Показалось? Но разве он мог что-то рассмотреть в такой темноте?
Видать, домовой и в самом деле его блазнит, издевается.
Но голос повторился. И была в нем, ей-богу, человеческая теплота, живость.
– Тимоха…
– Шу тебя, нечисть! – сплюнул Тимофей.
Перекреститься он не мог, так как руки были связаны.
– Не ругайся… – кто-то вполне отчетливо произнес за стенкой.
Спустя несколько мгновений засов был сбит и дверь тихонько приоткрылась. Теперь-то Тимофею было ясно, что это живой человек.
Незнакомец шагнул к пленнику, нагнулся и, ощупав, перерезал веревку.
– Уходим, быстро!
И тут Тимофей признал в нем Матвея Ширшова.
– Матвей, ты, что ли?
– А то кто ж? Идем, идем.
Он помог Медникову подняться, легонько толкнул в плечо.
– Не робей, казак.
Едва вышли из сарая, Матвей его направил к плетню.
– Сюда, сюда.
– А чего кобель не кинулся? – удивился Тимофей.
– Он меня знает, стервяга, – тихо посмеялся Матвей. – Но я ему все равно мяса дал, он на той стороне двора.
Перелезли через плетень – и ходу в степь.
В маленькой балке у Матвея кони припасены были.
– Я для тебя взял, Тимоха.
Он подвел его к коню. Тут же и снаряжение было приготовлено. Сапоги, сабля, короткий кафтан.
– Я же верну, Матвей. Ей-богу!
