Когда Рябой в себя пришел, то на время угомонился, молча лежал. Поначалу казалось, что спит. Но позже Тимофей услышал какое-то невнятное бормотанье. Оно становилось все громче и громче. Рябой будто молитву читал, но слова у молитвы чудные были…
– …Пошел да на свет… а зачем пошел? Кто ж путь укажет? Волосы Богородицы путь укажут.
– Кто там балабонит? – спросил спросонья недовольный голос.
– Да это Рябой.
– С кем это он?
– Да с чертом никак!
– Слышь, Рябой, попроси черта, чтоб мяса нам прислал!
– Я попрошу не мяса, а киселя. Чтоб всем надолго хватило!
– И когда тебя на дыбе вздернут? Хочу поглядеть.
– Когда меня вздернут – ты будешь уже далеко! Не увидишь!
– Тогда я сегодня тебя сам вздерну! – пообещал тот же голос.
И показалось тогда Тимофею, что говорил совсем не тот мужик, который Рябого ударил. Тот, угрюмый и молчаливый, вообще говорил мало. Но кто он и почему здесь оказался, казак до поры не знал, как не знал и о других своих соседях. Все они были люди бывалые, битые. Если что и говорили, то с тайным смыслом. И никогда сразу не поймешь, о чем они таком говорят.
Кормили здесь черствым хлебом и водой. Обычно утром бросят, как собакам, и кувшин поставят. Кто-нибудь из сидельцев по очереди выходит и нужду выносит в деревянной бадье. Потом все снова на засов – и до утра.
Время тянулось медленно. И развлечение было лишь тогда, когда новенького вталкивали. Последним таким новеньким и оказался Тимофей Медников.
Дверь внезапно раскрылась, и в полоске смутного света появилась фигура.
– Кто здесь Гришка из Клина?
– Ну я, – отозвался голос.
– Ходи сюда.
– Тебе надо, ты и ходи!
– А… вон как!
Человек повернулся и что-то сказал тем, кто стоял за его спиной, будто ожидая подобных указаний. Не прошло и пары мгновений, как в темницу вбежало несколько стрельцов, которые принялись избивать названного Григория. Им оказался тот самый мужик, который Рябого пригрел. После избиения его выволокли наружу. Дверь с грохотом захлопнулась. На время в темнице воцарилась тишина.
– А Гришку-то, похоже, прибьют, – нарушая молчание, равнодушно сказал один из сидельцев.
– И поделом ему! – вставил другой. – Нечего ломаться. Если вызвали – иди!
– Куда иди? Нешто не понимаешь? Ему идти – все равно как голову под нож положить.
– Дорога одна!
– Его пытают, чтоб на Верескуна показал.
– Ты-то откуда знаешь?
– Да знаю, – отозвался сиделец. – Он же из его шайки!
– А ты молчи! – вдруг вскинулся на него собеседник. – Или пойдешь доложишь?
– Да ты дурак, ей-богу. Мне самому – каюк. Сижу вот и жду.
– Жди, – сурово пообещал собеседник. – Каюк придет.
Потом опять долго молчали. Дверь открылась во второй раз кряду, прежний человек выкрикнул:
– Медников?
– Я.
– Выходи.
Тимофей вышел из застенка и последовал за своими провожатыми. Ввели его в большую комнату, где находилось несколько человек.
Лампы помалу чадили, и все происходящее казалось каким-то наваждением.
У одной из стен он заметил лежавшего человека и признал в нем того Гришку, которого вывели за час до него. Гришка был в крови и недвижен.
«Помер?» – пронеслось в голове Тимофея.
Один из тех, кто был здесь, повернулся от окна на стуле и уперся в него взглядом.
– Это кто?
– Да вот, Медников.
– А-а… братец, вот и ты! – как будто обрадовался ему человек, длинноусый такой, похожий на запорожского казака, взгляд неприятный, колючий. – Ну, чего скажешь?
«Таких людей только на пытку и ставить», – подумал Тимофей, а вслух сказал:
