Читать онлайн Дмитрий Близнюк - Снегопад в стиле модерн. Стихи, верлибры

Редактор Сергей Герасимов

Корректор Даша Якутия

© Дмитрий Близнюк, 2020

ISBN 978-5-4498-6527-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

река любуется мостом, лежа на спине,

как небо – Нотр Дам де Пари,

врожденное плоскостопие мысли, волны;

твой домик возле железнодорожных путей —

похож на енота с усами-проводами, а в глазах —

занавесочки и голубизна вечернего экрана.

а жизнь – как течение,

жизнь – как чтение на планшете в рабочее время:

все самое интересное приходится прятать от начальника,

откладывать на потом, наслаждаться исподтишка.

всюду торчат соглядатаи, надсмотрщики с песьими мордами,

доброжелательные палачи.

свобода – меч короля Артура;

ну вот, ты вырвал его из камня, едва не вывихнул запястье,

но что делать с королевской свободой?

съесть, выпить, поцеловать?

а рябина на лету тигром из оранжевых бусин

бросается сквозь огненное кольцо заката,

отраженного от стекла вагона:

нечто прячется между секундами —

это микробы наивысшей формы жизни.

ты лежишь в гамаке

под сенью двух витражных соборов,

небо сыплется голубыми квадратами пепла;

всем своим загорелым телом ты фантазируешь себя

лакированным детенышем виолончели:

вот здесь и здесь пройдут красные нервы,

пролягут тугие струны;

а тени ветвей задумчивыми пальцами

перебирают твое меняющееся в светотени лицо,

змеящиеся локоны…

и в глазах пульсируют серые миндалины неба,

нечто недоброе, инопланетное рвется наружу.

так противопехотная мина в лесу – со времен второй мировой,

устала лежать, ржаветь годами в сырой земле,

под густой травой. и ждать шагов,

его шагов.

ты устала ждать любви. оттолкнувшись ногой

от ствола яблони (сняла босоножки),

раскачиваешь небо целиком – тушу синего быка

на солнечном вертеле,

а тени листвы шаманят над твоим лицом,

так дети изображают чародеев, гаррипотеров, колдунов —

сетчатая магия тишины и серые глаза

замедленного действия…

так лиса на воротнике пальто

чувствует белое горло:

родинка, бьется синяя жилка. что за мука и сладость

быть рядом с мечтой. вот-вот.

пусть пусты глазницы

и шершавая рыжая пасть мягка, как обувная стелька,

а сгнившие на две трети уши

ничего не слышат. но запах шеи, артерии.

как арфа – всего одну музыкальную жилу перегрызть,

всего одну жизнь пережить.

все мои несбывшиеся мечты – черные лисицы —

бродят вокруг большого дома с молочными колоннами,

становятся на задние лапы

и заглядывают в окна веранды, шевелят ноздрями.

птенчик, выходи.

у нее внутри работает кондиционер.

едва слышно. щелчки.

что-то переключается при улыбке,

даже когда обнимаемся и я целую, внутри —

под блузкой и атласной кожей,

как подснежники сквозь фольгу,

пробиваются слепые ростки.

сквозь внутренний снег, который и свет.

зрачки покрыты инеем,

как своды прозрачных пещер рисунками.

это я выдумываю, конечно, но ее слова

приятно остужают: так в жару

переворачиваешь подушку —

приятной прохладцей к затылку. почему же она

исподволь влюбляется в меня,

как морозильная камера в пачку пельменей?

лежит второй год, пережила семь разморозок.

осколок Снежной Королевы

со вкусом курятины,

с ароматом подснежников.

прямо по курсу – незнакомая планета

в летнем голубом платье.

тонированная статуя в бумаге.

ее серые глаза:

она впустила мой взгляд в серые пещеры,

а я, сам не ожидая, ворвался в них

трепещущей стаей нетопырей;

этот миг вобрал в себя невозможное —

я выиграл в лотерею разводных мостов,

летящая пуля зависла над моей головой

и спросила:

«можно?»

в просторном, чистеньком классе самка учителя

щелкала фамилии на белой простыне потолка,

а дети пульсировали, подрагивали, как поплавки.

безнадежно живые глаза тихо выкрикивали поэмы детства —

потерянные одиссеи для человечества.

не было ни одного учителя, которого я любил,

класс не отторгал меня – я был частью карлика, толпы,

но чувствовал инородность – пуля, застрявшая в мышце,

осколок в складках жира.

прятал личность, как розу или нож,

и всегда ждал лета —

райские каникулы, медовый эдем, солнечная отмель

посреди страдающего ада.

а лето…

а лето – дождливое, быстрое, укороченное – спешило,

как кормящая кошка, услышавшая звук

открываемого холодильника,

и с сосцов соскальзывали дни-котята —

июня, июля…

и становилось страшно, и я становился старше.

время ускорялось…

скоро в сутках будет 24 минуты, потом 24 секунды,

потом вдох и выдох,

и пятнистая гиена первого сентября прыгнет в объятия,

падаль циферблата.

на этой планете лучшие годы проводишь среди чудищ,

больных волшебников и великанов…

ребенок не научился прятать разочарование.

а лес наполняется снегом, как вены холестерином,

наш домик в деревне – ковчег для четверых и всей свиты:

собака, кошка, нутрии, куры, теленок в закутке.

а лес наполняется снегом, как память – белым мокрым пеплом

прожитого, но почему же я ничего не могу разглядеть?

трактор чистит дорогу мощной клешней, фырчит, тарахтит,

его электроглаза без век и ресниц дрожат, как у краба, на спицах.

зачем я приехал сюда – в холодную белизну —

писать новый роман?

улитка с ноутбуком. здесь настоящая зима,

ее можно потрогать пальцем,

как спящего гризли, – аккуратно выломав лед

в закупоренной берлоге:

чувствуешь запах прели и мокрой псины, ягодное дыхание?

бессонный зверь, я вернулся к тебе,

жить с тобой в гудящем тепле, есть жареную картошку,

цедить сироп твоих золотых волос, просто так касаться тебя —

не ради похоти или продолжения рода,

и разбирать по утрам монотонный бубнеж вьюги.

я смотрю на зиму из твоего лица. все мы прячемся

за толщей стекол-одиночеств, смотрим в иллюминаторы,

и зимняя ночь проплывает мимо,

и над нами словно круизный лайнер:

там созвездия-миллионеры пьют квазарный сок

и щебечут непонятные фразы на языке черных дыр.

а лес наполняется нашими стеклянными трофеями, статуями,

милым бессмыслием. мельтешат белые хлопья,

но не твои ресницы – осмысленные жнецы с шелком,

серпами и сажей.

все эти воспоминания – фотографии островов.

на некоторых есть мы.

но мировая необитаемость сводит с ума, и я уже смотрю на мир

в прошедшем времени, как звезда, испустившая свет,

и свет вернулся к звезде,

отраженный от будущей монолитной тьмы.

любимая, мы одни. и лисица кричит в лесу – так издает писк

наш старенький картридж на принтере.

распечатай же зимние вечера, где есть мы, наша семья,

пока зимний лес заполняет меня.

сколько же священной голодной пустоты

(снаружи и внутри),

готовой принять любой осмысленный хлам, звук, лик.

идем сквозь снегопад; вечер;

то ли улыбаюсь, то ли кривлюсь, плотная тишина

проступила, как белые вены в синем воздухе,

стеклянная кожа покрылась пупырышками,

и мягкий хруст твоих сапожек;

ты мне что-то говоришь —

(о проросшем луке, о пользе рыбьего жира),

а слова косо и глухо врезаются в снежное марево,

как бревна сплавляемого леса по ночной реке,

но я отдаю тебе сколотую часть головы с ухом,

как ручку от разбитой чаши – сам же слушаю снегопад,

заповеди снежинок: не люби, кружись, избегай

тепла. и тогда попадешь после весны в ледяной рай…

бррр… сколько же миров, которые мы никогда не поймем

и они не поймут нас. держимся за руки,

потертая медная бляха «влюбленность»,

сплющиваем пропасть между нами, а снегопад

киянкой тополей

забивает огни, электрические гвозди, золотых ежей —

в густую тьму, отороченную насыщенной синевой;

и движется снег с подветренной стороны на деревьях —

шевелят плавниками снежные русалки

на черных ветвистых стволах,

но они счастливы! Господи,

сколько же вокруг снежинок, снаружи, и на ребрах, внутри;

мы – полубоги – идем сквозь рваные сети зимы,

а сумасшедший разбрасывает почтовые марки

с сенбернарами, как конфетти…

разжуй виноградную косточку чувствуешь терпкость и горечь

женщина с прозрачным животом и чугунным корсетом

я жгу свои черновики пока ты

скульптура богини очищенная от мраморной скорлупы

куришь тонкую гадость с ментолом выдыхаешь неумело дым

шкура белого медведя скользит под нами но не рычит

колется как парик давай потанцуем включи джодасена

голые и смешные пока снегопад за громадным окном

затирает ластиком тьму соскребает ножом

ворсисто-коричневые каракули виноградника

ты разлила вино на скатерть на меня

тест для любовников но нам все равно все равно

мы в горячей извилистой коре моего мозга

долгоносики поедаем целлюлозу а желтый дятел полнолуния

терпеливо и настойчиво долбит стену

перфоратором сквозь паузы между мелодиями дрожат часы

соскальзывает наискось плазма экрана

обои трескаются отрекаются

вздуваются пузырями но нам все равно нам все равно

мы танцуем под джодасена чем заняться еще

глупым любовникам в январе

когда время праздников отпусков и каникул

и наши не общие дети лепят снеговиков у родственников

осколками близких людей мы разбиты

это ворованное время ты возьмешь мое а я твое

и у нас будет алиби модная буржуйка из чугуна и стекла

и медвежья шкура и вино мы внутри медленного урагана

времени нашли слепое пятно и завтра придется стирать скатерть

выбрасывать пепельницу переполненную окурками

сердце переполненное разочарованием

скрывать следы преступления

мой запах на твоем теле тля на розе как дети

а сейчас я смотрю в твои глаза и вижу в них вечность

зеркала накрытые темно-бронзовым покрывалом

Etsitun’existaispas я бы искал тебя в других глазах плечах

попах но я рад что сегодня нашел тебя в тебе

женщина с прозрачным животом и ночным зазеркальем

в карих каштанах ты дерево сексуальная лиана я рад

что мы случайно стукнулись лбами

в плюшевых пещерах жизни и лжи

ползая на карачках по семейным делам

виноградная гроздь лица из тебя бы вырезать виолончели

или приклады для охотничьего ружья я жгу черновики

в твоем животе пока ты дремлешь положив голову на мою грудь

снегопад за окном впитал нас точно кожа оливковое масло

теперь снегопад целый месяц будет транслировать нас

танцующих на зыбких экранах хвастать прохожим

что видел нас но никто не поверит да и кому какое дело до

ми

ре

глупых любовников в январе

окна, омытые дождями —

как глаза младенцев, еще пусты.

еще нет души, жизнь ещё не оставила на стенках зрачков

накипь ржавчины, боли и радости.

зарисовки глубины.

темная лента шоссе убегает в лес, как солитер,

в желудок камбалы,

мягко шуршит велосипедист, точно сама земля дышит

сквозь его колеса,

и мягкое мелькание спиц —

вращающиеся механически легкие;

голова наполняется пониманием мира,

как батискаф – таинственной жидкостью…

молчание с любимой…

в лодке весла сдвоены, как хлястики вишни;

чувствуешь кубичность бытия. объем сознания.

души перемножены тишиной, гулкой, как в бассейне,

и можно читать стихи над водой,

строки проскользнут, как выдры,

и ты все услышишь: скрип троса,

поднимаемого из колодца;

луна, как разрезанная дыня в ведре с нефтью.

мне классно молчать с тобой.

это пьеса зеркальных существ: зеркальная кошка,

зеркальный стул и стол. задыхаешься от любви.

нет, это мы на глубине, и ты что-то спросишь,

прутик опустишь в воду, но нет дна,

и я промедлю молчанием.

мы молчим вдвоем —

так галактики проходят сквозь друг друга,

как нож сквозь нож.

а я устал от зимы,

от чуткого средневековья ткани и мехов.

тело требует солнца, как слепой —

новых тросточек,

как лопоухий балбес – щенка

на день рождения.

зима – это смерть лайт.

белый холодный сон холодильника.

живая, но сонная лягушка сознания

бултыхается в банке с питательным раствором,

стеклянные стенки покрыты инеем.

душа тренируется —

готовимся к запуску в страшный космос послесмертия,