но мне еще вернуться суждено, ищу в себе силу бумеранга,
что развернет меня и унесет, если не в юность то.
неважно, впрочем, куда.
пусть веко с длинными ресницами
отвалилось от лица
садовой куклы – голубой глаз
теперь не защищен – он беззащитен.
резиновое тело под дождями
сроднилось с садом.
так сколько лет я буду разлагаться в перегное,
в саду богов?
лежать в земле и видеть чернозем,
черную икру в серебряных глазницах
росы, рассвета
и потянусь к небу зеленой спицей,
травой. запах прошедшего дождя точно разлитый клей,
и так свежо и хочется по небу пробежаться.
но – исключено.
поэт в изгнание больше, чем поэт.
а человек? – а человека нет.
***
садимся на катер, маленький и тесный, как птичья скорлупа.
и куда нам плыть, куда?
но нам не хорошо и не плохо, и по-другому – семья,
лодка для двоих, троих, четверых и кота,
и всегда кто-то глупый вываливается за борт,
держи дурака – люби крепко, терпи.
снегопад, снегопад…
белый ангел с черной розой шагает по трамвайным путям,
вразвалочку как пеликан;
зима, спасибо за это, чуть тише,
но как заглушить мотор на катере, нашем катере,
чтобы сбавил обороты?
замедлить время – научи меня…
так водомерки держат целый пруд на лапках;
для игр, любви, нежности и глупости – розовая каюта из картона.
нам уютно.
наша техника, посуда, одежда и надежда,
спасательный круг из крашеного пенопласта —
то есть спасется одна?
комнаты со сверчком, стиральные порошки и
послушные джины самсунга.
наши семейные вечера, как белое вино со своего виноградника,
мы топчемся по ягодам, смеемся, расслаблены и просты.
шкодливый доктор Хаос растворяет бабочек в животе экрана —
обычным аспирином, диклофенаком;
я делаю тебе массаж,
есть в этом нечто новорожденно-тюленье;
дочь рисует на ковре, скрестив ноги по-турецки;
банальное счастье тонущих, не тонущих, плывущих на катере.
пусть всегда будут мама, папа, солнце, я.
и Барсик… эй, ты куда?
смысл жизни заводится с третьей попытки,
и я механически выстреливаю в небо сигнальную ракету
стихотворения.
мы тонем или нет? спасут нас или нет?
есть здесь кто-нибудь, в океане миллиардов, кроме нас?
и я держу веру, надежду, любовь, мраморный кулак,
отбитый от статуи.
нельзя уйти по волнам, взявшись за руки, но
это наша привилегия,
рай в пути, в шагах, объятиях, ошибках.
и наш катер сносит не к водопаду, и не к точкам, нет,
но к запятым бессмертия, быть может.
***
метр скрипучей, как пенопласт тишины —
цивилизованный Ад городка, занесенный снегом.
морозный воздух щипает щеки, как цимбалы,
специально хочет сделать больно ребенок —
белое дитя с хромированной душой, и ты
замечаешь – время зимой работает вхолостую.
буксует.
и тебя настигает мир, который принадлежит мертвецам.
царство нежизни – сиреневое, медленное цунами,
движется по пятам человечества, как мышь за котенком;
этот февраль мне снится до сих пор:
мультяшная закладка дочери среди волос в моей голове,
сиренево-стальной осетр завернутый в газету,
и мертвые словечки пропитываются слизью, чешуей,
контактными линзами; ты прочтешь – «февраль»
над входом в белый лимузин безмолвия,
отороченный следами собачьих лап: слепки, формочки
для отливки тюльпанов. зимние узкие дни —
тропинки, вырубленные в скале, в айсберге, приведут тебя
сквозь белоснежные лабиринты в супермаркет, мясной отдел;
расчлененный минотавр красный, мягкий мрамор
в пластиковых пакетах, и ты
вздрогнешь – эти минуты б/у,
отполированные множеством сознаний, как ручки дверей,
здесь уже кто-то жил до тебя,
