— С ней — Эрот. В моём замке. Он присмотрит.
— Эрот? Присмотрит? — Гипнос был почти в ярости на глупого брата. — Ты доверяешь этому пернатому, который палит по ком ни попадя золотыми стрелами? Да она же влюбится в него, ты и моргнуть не успеешь! Если уже не влюбилась.
— Пусть, — спокойно сказал Танатос. — Лучше в него, чем в меня.
Персефона съёжилась — в её ушах снова выло тёмное отчаяние, стонала безысходность, скулила невозможность что-либо изменить. А сердце царицы сжимало острое сочувствие — Танатос, не ведавший, что такое любовь, равнодушный к красоте, сейчас выглядел обычным смертным растерянным мужчиной — бедняком, который осмелился влюбиться в дочь царя, и не знает, что теперь делать.
Она тоже не знала, как ему помочь. Хотелось просто подойти и обнять, как Загрея, когда у того что-либо не получалось. Только Танатос не потерпит и малейшего проявления сострадания. За такое он может и убить.
Оставалось только смотреть, как бог Смерти всё сильнее запутывается в золотых сетях любви, сгорает в пламени тёмной страсти, у которой нет и шанса.
Персефоне даже страшно представить: каково это — желать и понимать, что одно твоё прикосновение принесёт гибель тому, кто дорог. Ведь смертная не выдержит касания бога Смерти.
С уст Танатоса не слетало и малейшей жалобы, ни крохотного сетования, только глаза — на самом их дне — непрерывно кровоточили. Кто сказал, что железное сердце нельзя растопить? Железо тоже плавится.
Танатос плавился и мазал, пропускал удары Судьбы. Сизиф пригласил его за стол, и Танатос разделил с ним трапезу, а в результате оказался закованным в цепи на несколько лет. Геракл сразился с ним, чтобы вернуть прекрасную Алкесту. И Танатос, в конце концов, сдался — молодая женщина умерла за своего любимого мужа. И как Танатос ни хотел показать, что ему всё равно — такая любовь тронула даже его. Он явился к Аиду и потребовал её тень, тот безропотно отдал, едва взглянув в глаза своему верному соратнику.
А в это время Психея боролась за право быть с любимым Эротом на Олимпе. Правда, Персефона искренне не понимала, что нашла эта чудесная девушка — она успела с нею познакомиться — в юном зазнайке и маменькином сыночке. Одного взгляда на капризного избалованного Эрота было достаточно, чтобы понять — он ни капельки не любит Психею. Но Психея была готова на что угодно, даже унижаться перед Афродитой, лишь бы быть с Эротом. А ревнивая богиня Любви всё никак не могла успокоиться — придумывала для невестки задания одно страшнее другого.
И вот Психея — тоненькая веточка с глазами в пол лица и русыми волосами ниже колен — оказалась у входа в Аид: свекровь отправила её за водой из Стикса[3].
Танатос тогда чуть с ума не сошёл: хотел быть рядом и опасался, что его заметят. Ведь если раньше, будучи смертной, Психея не могла видеть его — только чувствовать холодное дыхание гибели. То теперь, став женой Эрота, побывав на Олимпе, она вполне могла разглядеть бога Смерти и испугаться — ведь он так уродлив. Поэтому Танатос старался на расстоянии скользить за ней незримой тенью, направляя, помогая, страхуя. Хотя сложно оставаться незаметным, когда твои крылья звенят — градом по железу.
А потом Персефона услышала зов — он никогда прежде не просил о помощи: «Царица, защити её. Мне нельзя. Она чувствует меня».
Она помогла — ей нравилась Психея.
Провожая Психею со склянкой, в которой плескались черные воды Стикса, Персефона сказала, пожав той руку:
