Павел опустил глаза. Лицо его побледнело. Сначала молчал, потом медленно кивнул:
– Знал.
– Давно?
– Не знаю. Сначала догадывался. Потом понял.
Ответ был коротким, будто Павел проглатывал лишние слова. Сиротин не торопил, ожидая продолжения.
– Вас это злило?
– Да, – сказал Павел. – Нет, не то чтобы злило… Это было неправильно.
Он говорил отрывисто – не из—за спешки, просто слова застревали в горле.
– Он не подходил ей. Он был… просто Игорь. Всегда рядом, как тень, будто нарочно. Она улыбалась ему иначе, словно видела в нём что—то, чего никогда не замечала во мне.
Сиротин ничего не сказал, только слегка нахмурился. Павел продолжил:
– Я думал, она поймёт. Что её тянуло к нему не потому, что он был нужен, а потому, что он оказался рядом. Что это была привычка, а не чувство. Что это не то. Она должна была это понять.
– Вы любили её?
Павел замер. Медленно сел на подлокотник ближайшего кресла и долго смотрел в пол. Губы его шевелились беззвучно.
– Да, – сказал наконец. – Любил. Не как в книгах. Просто хотел, чтобы она была со мной. Чтобы всё стало правильно. Чтобы всё встало на место.
Он закрыл лицо руками. Не плакал – просто не хотел, чтобы кто—либо видел его глаза. Сиротин не приближался. В комнате было тихо; только часы на стене, которые раньше никто не замечал, начали отсчитывать секунды.
– Это была ошибка, – тихо произнёс Павел. – Она не должна была быть с ним. Я думал, если подождать, всё изменится. А потом стало поздно.
Он снова замолчал. Дышал тяжело. Вся его фигура казалась сжатой – не от страха, а от чего—то более глубокого, вины, для которой он ещё не подобрал слов.
Сиротин внимательно смотрел на него. Всё остальное он уже услышал – даже то, что не было сказано.
Кабинет словно перестал быть частью дома. Здесь было другое время, другая температура, другая плотность воздуха. Стены не давили, но и не отпускали. Свет от лампы чётко ограничивал пространство, за которым всё теряло резкость.
Анненков не двигался, сидел за столом в той же позе, в какой остался после ухода Игоря. Руки спокойно лежали на столе, между пальцами карандаш – не для записи, а чтобы занять руки. Перед ним лист с бессмысленными линиями и петлями, начерченными для того, чтобы удержать себя от поспешных выводов.
Он не считал себя интуитивным следователем. Но сейчас чувствовал, что логика здесь отступает. В деле что—то не сходилось на структурном уровне. Факты были, слова были, реакции и отношения присутствовали, но всё происходило будто внутри закрытого сосуда, изолированного от здравого смысла.
Игорь ушёл спокойно, но оставил после себя тяжесть. Казалось, воздух в кабинете изменился после того, как закрылась дверь. Ощущение, что сказано было не всё, хотя и произнесённого оказалось слишком много.
Анненков мысленно прокручивал имена. Софья, Игорь, Павел, сам профессор, Родион, Милена, Оксана – каждый присутствовал в этой плотной тишине. Никто из них не стоял в стороне, все были связаны с произошедшим и никто не был свободен от подозрений – особенно тот, кто казался совершенно чистым.
Мысли собирались в тугой упрямый узел. Каждый жест, взгляд, интонация приобретали значение. Вес не улик – вес смысла.
Дверь открылась без стука – уверенно, но без резкости, как бывает между людьми, давно привыкшими друг к другу.
Сиротин вошёл быстро, но без суеты, и аккуратно закрыл дверь. В его движениях была военная чёткость, дополненная непривычной осторожностью.
