Софья остановилась у края кровати. Пальцы дотянулись до пуговицы на вороте. Рука дрогнула, но не от стеснения – скорее, от излишней собранности, как у скрипача перед началом. Первая пуговица, вторая. Свитер – серый, мягкий, с высоким горлом – соскользнул по телу, оставив на нём лёгкий след электричества. Под ним – простая белая майка. Без украшений. Без оборок. Чистая линия.
Вениамин не торопился. Смотрел, как она движется, как будто пытался запомнить именно это – не форму, не последовательность, а ощущение: женщина, снимающая одежду не для соблазна, а потому что это правильно в данный момент.
Он подошёл ближе. Рука легла на талию, чуть ниже линии ребер. Ткань её майки холодила. Провёл пальцами вверх, к плечу, сдвинул лямки. Она не остановила. Не помогла. Просто дышала – тише, но глубже.
Майку он стянул через голову одним движением – плавным, уверенным, без лишней торопливости. Под ней оказался тонкий лифчик, почти невесомый, полупрозрачный, как дым. Застёжка поддалась сразу, без усилия, будто ткань знала, что пришло её время. Софья вздрогнула слегка – не от его прикосновения, а от прохладного воздуха, скользнувшего по коже. Затем подняла руки, дотронулась до пуговиц на его рубашке и стала расстёгивать их одну за другой. Без суеты, чётко, точно, словно выполняла давно отрепетированное движение. В её жестах не было кокетства – только сосредоточенность и внутренняя готовность.
Рубашка упала на пол. Он обнял её. Не прижал – именно обнял. Контакт тел был осторожным, но насыщенным. Сквозь бельё уже чувствовалось напряжение, которое не требовало ускорения, только продолжения.
Софья отступила на шаг. На ней была короткая тёмно—синяя юбка, чуть выше колена, с застёжкой сбоку. Она расстегнула молнию, сдвинула ткань по бёдрам – та скользнула вниз мягко, будто сама поняла, что должна уступить. Под юбкой – простые хлопковые трусики с тонкой белой каймой по краю. Деталь, мимолётная, но та, что остаётся в памяти дольше всего – не из—за откровенности, а из—за точности.
Двигалась так, словно находилась в комнате одна, без чужого взгляда, без оценки. Каждый жест был завершённым, не требующим подтверждения.
Сняла трусики медленно. Не театрально. Не демонстративно. Просто – как финальный жест перед тишиной.
Он провёл рукой по её бедру, задержался чуть выше колена. Дыхание участилось. Пальцы дрожали. Не от желания. От невозможности поверить, что всё это происходит здесь и сейчас.
Поднял на руки. Лёгкость тела поразила – не в весе, а в том, как она приняла это движение. Без сопротивления. Без напряжения. Как будто всё было заранее договорено.
Положил на кровать. Простыня была холодной. Но под телом стала тёплой мгновенно.
Софья вытянулась, не распластавшись, а как будто заняла своё место. Он разделся молча. Быстро. Без пауз. Не было ни одной мысли, которую можно было бы озвучить. Только действие. Только кожа, напряжение, взгляд.
Он лёг рядом. Не прижался. Лишь провёл пальцами по животу, выше, к ключице, к шее. Она закрыла глаза.
Всё, что должно было произойти – ещё не произошло. Но уже существовало. Как напряжение в замке до щелчка. Как воздух между двумя молниями, когда первая уже сверкнула, а вторая вот—вот.
Движение было не быстрым, но решительным. Вениамин скользнул губами ниже, туда, где кожа переставала быть просто кожей – становилась дыханием, теплом, пульсацией. От ключицы по дуге вниз, по внутреннему краю груди, там, где напряжение накапливалось сильнее, чем где—либо. Контур – не прямой, не случайный. Каждое прикосновение – как мазок кисти по свежему холсту: не столько ласка, сколько нанесение смысла.
