Молчание между ними не тяготило. Оно было другим – новым, прозрачным, с оттенком согласия, не требующим слов и не терпящим их. Казалось, любое неосторожное слово могло разрушить это хрупкое равновесие, возникшее без предварительных договорённостей.
Вениамин, не поднимая головы от стола, спросил:
– Ты устаёшь?
– Иногда, – ответила девушка почти шёпотом, без намёка на упрёк или усталость. Просто как констатацию факта.
Профессор кивнул, понимая, что этого ответа достаточно, чтобы не смотреть на неё.
Софья подошла к столу, выключила монитор, сняла с верхней полки контейнер с приборами и осторожно начала укладывать их. Один из сосудов выскользнул, ударился о край и покатился, не разбившись, но звук его падения прозвучал в тишине слишком громко, почти как упрёк.
– Простите, – тихо сказала девушка и присела, чтобы поднять его.
Вениамин сделал шаг вперёд. Почти одновременно. Оба склонились, и их движения совпали – не в столкновении, а в точности. Пальцы коснулись в один миг прибора, затем – друг друга. И взглядов.
Вениамин задержал руку чуть дольше, чем следовало. Не отдёрнул сразу. И не стал подниматься первым. Софья не отпрянула – колени почти соприкасались, между ними возникло плотное, упругое напряжение, которое не пугало, а только изменяло ритм дыхания.
Поднялись одновременно. Ни один не сделал шаг назад. Вениамин отложил сосуд на край стола, но ладонь осталась на его поверхности, будто зафиксировав точку, из которой не хотелось выходить.
Импульс не был продуман. Возник внезапно – из накопленного молчания, из неотпущенного взгляда, из дыхания, ставшего слишком тяжёлым. Вениамин шагнул вперёд – резко, уверенно, с той энергией, которую уже не мог сдерживать. Рука легла на талию, вторая – на затылок. Движение было безупречно точным, почти жестким, будто всю жизнь он шёл к этой точке.
Софья не успела удивиться. Не сделала ни шага назад. Не подалась вперёд. Просто приняла его. И ответила – с такой страстью, что у профессора перехватило дыхание. Её губы прижались к его с силой, в которой не было ни сомнений, ни стеснения. Только голая, живая жажда. Отпор? Нет. Это было притяжение – как если бы она не ждала этого, но несла в себе давно. И только сейчас позволила прорваться наружу.
Пальцы на спине сжались. Дыхание стало горячим, рваным. В висках стучало, как в тревожной тишине после взрыва.
Всё сузилось. Лаборатория растворилась. Остался только этот поцелуй, и в нём – всё, что нельзя было озвучить: страх, тяга, облегчение, вина, признание.
Когда разомкнулись, никто не говорил. Они просто смотрели друг на друга, будто обнаружили неизвестные черты на давно знакомом лице.
Ночь была безветренной, с морозной тишиной, в которой каждый шаг звучал чище, чем голос. Они вышли из машины – не рядом, не порознь, а в том выверенном расстоянии, которое держалось на чём—то едва уловимом. Ни один не оглянулся. Не потому, что боялись взгляда, а потому что ничего не нужно было уточнять.
Вениамин первым открыл дверь особняка, вошёл, не зажигая свет. В холле горела только настенная лампа у лестницы – тёплая, матовая, с оттенком старого янтаря. Софья прошла мимо, не касаясь перил. Шаги были лёгкими, почти бесшумными, но не крадущимися. Она не спрашивала, куда идти. И он не указывал.
На втором этаже коридор будто ждал их. Слишком прямой. Слишком чистый. В спальне не было ни напряжённой подготовки, ни предварительных жестов. Только замедленное движение воздуха, в котором дыхание становилось важнее слов.
