Затем сделал пометку: «Кто проводил? Где проводили? С чьего разрешения?» Ниже приписал: «Если она не умерла – где она?».
Анненков приехал без уведомления. Без оперативников, без кейсов, без юристов. Только он сам. Машина остановилась у ворот. В салоне стояла тишина.
Милена открыла дверь быстро. На её лице не было удивления. Узнав его, она пригласила войти и спросила:
– Профессора звать?
– Да, – коротко ответил он.
– Подождите в гостиной, – сказала она и ушла вглубь дома.
Он остался один. Комната была тихой. Тикали часы. Прошло около пяти минут. Затем Милена вернулась.
– Профессор ждёт, – сказала она и повела его по коридору. У двери в кабинет она остановилась, открыла и кивнула. Больше ничего не сказала.
Анненков вошёл. Профессор уже был в комнате. Он сидел у окна, но встал, как только услышал шаги, и повернулся. Без жестов, без задержки. Как человек, который знал, кто должен войти.
На нём был домашний кардиган, застёгнутый до самого горла. Лицо уставшее, но собранное. Не оборонительное, но и не вызывающее. Он подошёл к столу.
– Вы без сопровождения, – сказал он.
– Пока да, – сказал Анненков и вынул из папки тонкий распечатанный документ. Он положил его на стол. – Результаты экспертизы.
Профессор не притронулся к листам. Он не наклонился ближе, не сделал ни одного лишнего движения. Только посмотрел на бумаги – как на то, содержание чего ему уже известно.
– Да. Это вещество активирует мозг. Мы работали над этим. Несколько лет. Без публикаций. Частная инициатива. Но какое это имеет отношение к Софье? Насколько я помню, она умерла от внутреннего кровоизлияния.
Анненков не садился. Он остался стоять напротив, соблюдая дистанцию.
– Есть свидетель. Человек, находившийся в зале. Она утверждает, что в момент, когда Софья уже не подавала признаков сознания, вы подошли и вложили ей что—то в рот.
Профессор резко поднял голову. На сей раз не с возмущением, а с реакцией на серьёзное обвинение. Он молчал секунду, затем ответил:
– Это ложь. Я ничего не давал ей. Кто бы это ни сказал, он ошибается. Или сознательно врёт. Я не совершал никаких действий.
Анненков не отводил взгляда. Он видел, как изменилось выражение лица профессора, как сжалась челюсть, как чуть дрогнула кожа у висков.
– Есть и второй свидетель. Ваша экономка. Она утверждает, что вы склонились над Софьей в момент, когда все начали собираться вокруг неё.
Профессор едва заметно поморщился.
– И что?
– Вы говорили, что находились в стороне. Что не приближались. Сказали: «Я видел это издалека».
– Возможно, – ответил профессор. – Тогда была суматоха. Все двигались. Я не помню точную последовательность. Возможно, подошёл ближе. Посмотреть, что произошло. Инстинктивно. Но я не давал ей ничего. И непричастен к её смерти.
– Но вы наклонились?
Он выдержал паузу.
– Я не помню. Возможно. Возможно, нет. Это был момент хаоса. Много людей, много движения. Я мог сделать шаг вперёд. Это не означает, что я что—то делал.
– Движение рукой. Левый бок. По направлению к лицу. Было?
Профессор встал. Подошёл к окну и отвернулся.
– Всё это выходит за рамки. Вы строите версию на впечатлениях. Не на фактах. На воспоминаниях, которые могут быть неточны.
– Экспертиза подтверждает, – сказал Анненков, – что вещество способно поддерживать нейронную активность после остановки сердца. Это зафиксировано. Вы хранили это вещество у себя. В шкатулке. Рядом с научными материалами.
