Анненков стоял у книжного шкафа, взгляд его медленно скользил по корешкам: медицина, биохимия, нейрофармакология, история науки. Всё аккуратно, педантично, словно книги сами знали, где их место.
Он потянулся к одному из томов, выбивающемуся из общего ряда толщиной, но книга оказалась настоящей: ни двойного дна, ни потайного механизма. Чуть ниже, среди более старых изданий, его взгляд зацепился за небольшой предмет, нарушающий строй тёмных переплётов – шкатулка. Чёрное дерево, гладкая поверхность без рисунка, без замка; стояла, будто случайно забытая, но слишком аккуратно, чтобы быть случайностью.
Анненков достал её и поставил на стол. Крышка открылась легко. Внутри находился прозрачный стеклянный флакон без этикетки, с плотно закрученной металлической крышкой. Внутри флакона лежали капсулы – чуть вытянутые, идеально симметричные, заполненные голубоватым порошком, едва мерцающим в свете лампы.
Он медленно взял флакон, повернул его в пальцах, разглядывая вещество, не вписывающееся ни в одну из лабораторных категорий, знакомых ему наизусть.
– Что это? – спросил он тихо, не повышая голоса, но тон его ясно обозначил грань, за которой разговор переходит на иной уровень.
Профессор стоял у шкафа, сцепив руки за спиной. Лицо его уже не казалось таким бледным, как десять минут назад, но взгляд оставался напряжённым. Он ответил не сразу – будто мысленно отсчитал секунды, чтобы успокоить голос.
– Это экспериментальные образцы, – произнёс он наконец ровно, даже слишком ровно – с почти неестественным спокойствием. – Прототипы. Безопасные, неактивные в данной форме. Никакого отношения к гибели Софьи они не имеют. У неё ведь было массивное внутреннее кровоизлияние, не так ли?
Анненков не ответил. Он продолжал смотреть на капсулы, потом перевёл взгляд на Рикошетникова. Слова уже были не нужны: всё сказано было в едва заметной дрожи, в слишком частых сглатываниях, в напряжённых пальцах профессора.
– Забрать. Аккуратно, в герметичный пакет. Немедленно на экспертизу, – скомандовал он, передавая флакон оперативнику.
Формально – ничего особенного: ни яд, ни маркировка с номером дела. Но капсулы были. И теперь они уже не принадлежали профессору.
Анненков сделал шаг назад и кивнул одному из сотрудников. Тот в ответ – молча, чётко, без суеты – вынул из кейса пакет, открыв его так, словно заранее знал, что найдёт нечто, способное изменить ход всей истории.
Профессор продолжал неподвижно стоять у шкафа. Он больше ничего не сказал, и это молчание – в отличие от прежнего, уверенного и холодного – теперь было другим: усталым, ещё не побеждённым, но уже осознающим, что следующий ход сделает не он.
Экспертное заключение принесли на третий день. Документы доставил лично сотрудник лаборатории – молодой человек с усталым взглядом того, кто видел под микроскопом слишком многое. Папка была плотной, на корешке – номер дела, на обложке – лаконичная запись: «по запросу СК». Без лишних комментариев. Всё строго, сдержанно, как и должно быть в делах, где на чаше весов – не просто чья—то смерть, а сама природа понятия «жизнь».
Анненков разложил бумаги на рабочем столе. Первая страница – титульная, без фотографий и комментариев. Лишь факты. Далее начиналось самое странное. Он дважды перечитал текст, прежде чем начал делать пометки. Строчка за строчкой рушила его представления о том, что такое смерть, и что такое сознание.
