– Интересный поворот, – произнёс он, и в его голосе мелькнуло нечто похожее на интерес, почти одобрение. – Развивайте мысль.
Лия улыбнулась. Она уже знала, что ответит, и чуть склонила голову, не торопясь с ответом, позволяя себе ощутить этот момент – не только внимание аудитории, но и заинтересованный взгляд Александра. Время словно сгустилось вокруг неё, спрессовалось в тонкую грань между прошлым, в котором её голос был не более чем слабым эхом среди других, и настоящим, где каждое слово обретало вес.
– Время меняет не только восприятие текста, но и саму его природу, – начала она, говоря ровно, без лишнего напряжения, но с той внутренней уверенностью, которая уже не нуждалась в оправданиях. – Каждое поколение накладывает на произведение новый слой интерпретации. Читатель сегодня и читатель сто лет назад – это два совершенно разных человека, каждый со своим культурным багажом, жизненным опытом, восприятием реальности. Соответственно, и текст для них звучит по—разному.
Она на мгновение замолчала, уловив, как несколько студентов, которые прежде просто слушали, теперь действительно задумались. Но важнее было то, как на неё смотрел Александр.
– Вы говорите об изменении смысла через восприятие? – уточнил он, чуть сузив глаза, и в его голосе появилось нечто похожее на подлинный интерес, не просто преподавательский, а личный.
– Не только, – Лия выдержала паузу, едва заметно сжав пальцы. – Иногда интерпретация меняет сам текст, как будто создаёт новый. Возьмём, к примеру, "Гамлета". Мы привыкли воспринимать его как трагедию о мести и долгих раздумьях над выбором. Но что, если это вовсе не история о сомнении, а о человеке, который изначально осознаёт свою судьбу и просто движется к неизбежному? Разве тогда не изменится вся ткань пьесы?
Она знала, что говорит уверенно, смело, но не вызывающе. В её голосе не было демонстративного вызова, только интерес к теме, желание обсуждать.
Александр чуть приподнял брови, словно не ожидал такого хода мысли, но тут же легко подхватил:
– Тогда выходит, что любой текст, прожив достаточно времени, перестаёт быть самим собой, становясь тем, чем его делает читатель. Где же тогда граница между авторским замыслом и тем, что в итоге получает аудитория?
– Возможно, её нет, – Лия улыбнулась, заметив, как в глазах Александра мелькнул лёгкий отблеск удовлетворённого любопытства, словно он сам не ожидал, что увлечётся этим разговором. – Может быть, автор пишет один текст, а время создаёт из него бесконечное множество.
Наступило короткое молчание, во время которого она почувствовала, как воздух между ними изменился. Он смотрел на неё не просто как на студентку, отвечающую на вопрос, а как на человека, чьи слова действительно вызывают у него отклик.
– Интересный взгляд, – медленно произнёс он. – Впрочем, спорный. Но, возможно, в этом и заключается прелесть классической литературы – в её бесконечной вариативности.
Молодая девушка едва заметно кивнула, стараясь не позволить себе слишком яркой реакции. Ей не хотелось разрушить это хрупкое ощущение, когда в разговоре появился новый оттенок – не просто академический интерес, а что—то большее, что—то, что касалось их двоих.
"Он заметил меня. Не как студентку, не как юную девочку, а как личность. Теперь главное – не спугнуть этот момент".
Лия чувствовала, что нечто неуловимое изменилось в пространстве между ней и Александром. Это не было ни резким, ни очевидным сдвигом, но в течение дня она всё чаще ловила его взгляд, замечала, как он невольно задерживается рядом, словно пытаясь осознать, что именно в ней кажется ему теперь другим.
