Дедушка уже давно был на базаре, где работал резчиком стекол (об этом написано в рассказе «Молитва»), все остальные расходились кто куда – на речку в основном, не считая ежевечерней помывки детей в корыте, а взрослых в дворовом дУше. А мы с бабулей, а иногда еще и с двоюродным моим братцем Сашкой рыжим, готовились к большой четверговой стирке.
Сашка носил воду «с колонки» в двух цинковых вёдрах на коромысле. На дне ведер лежали круги «з фанэры» – по мере наполнения ведер водой «фанэра» всплывала и не давала воде выплёскиваться, пока ведра покачивались на коромысле. Гениальное изобретение!
Я трЮхала сзади с маленькими двухлитровыми ведрами, но тоже с фанерными кружкАми и коромыслицем. Мы с Сашкой наполняли две громадные бочки, вросшие в землю, а часть воды выливалась в выварку – здоровущий бак, который уже стоял на керогазе, часть грелась на таганкЕ во дворе – это для первой стирки «белого» перед вывариванием. Во дворе были еще два громадных таза и цинковое корыто, в котором наклонно стояла такая архаика, как стиральная доска. О ней – дальше.
Бабуля в затрапезном сарафане и плотно повязанной косынке, потому что ее непослушные черные волосы всё время выбивались из туго заплетенной и уложенной вокруг головы косы, переливала с помощью Сашки воду из бака, что грелся во дворе, в корыто, а я сыпала туда же натертое на терке и смешанное с содой хозяйственное мыло, потом туда добавлялось немного холодной воды из дворовых бочек, и «белое» замачивалось таким образом часа на два. Точно так же бабуля поступала с «цветным», но без соды. Я и туда сыпала мыло, страшно чихая и обливаясь слезами от мельчайшей взвеси этого жуткого мыла. Даже во рту был противный мыльный вкус.
С тех пор я НЕНАВИЖУ хозяйственное мыло!
Часам к 10-ти утра приходил на обед дедушка, базар-то начинался с 6-ти. Дедушка обедал и ложился на часок отдохнуть. Пока бабуля ухаживала за дедушкой – грела и подавала бульон с кнейдлах или белый борщ, фаршированную шейку или эйсек флейш, домашнюю лапшу или тушеную картошку, а потом компот из свежих фруктов с маковыми коржами или песочным сахарным печеньем, я, взяв порошок синьки, аккуратно сыпала его в полотняный мешочек с тесёмками, завязывала накрепко и опускала в кастрюлю с тёплой водой. Вода становилась совершенно непередаваемого, волшебного, сказочного цвета сверкающего синего шёлка, жалко было потом разбавлять эту красоту, но зато всё «белое» приобретало впоследствии тот самый голубоватый оттенок свежести и необычайной чистоты, присущий бабулиным простыням, наволочкам, пододеяльникам и льняным полотенцам…
Бабушка возвращалась, перемыв посуду после дедулиного обеда, и мы с ней делали новый раствор – крахмальный. Бабуля разбавляла крахмал чуть теплой водой и помешивала в кастрюле длинной палкой, а потом вливала в него, приготовленную мной синьку.
Вообще, всё это шаманство над тазами, исходящими пАром, и кастрюлями, в которых бабуля помешивала свои зелья, сильно смахивало на настоящие ведьминские штучки. Мне страшно нравилось воображать себя колдуньей, безусловно, доброй!
Между тем, в корыте уже отлежалось «белое» и бабуля начинала стирку.
…Стиральная доска! О, это изобретение сродни мобильному телефону, потому что – представьте себе, что до ее рождения, вообще бельё тёрли руками и хорошо, если был специальный камень, об который «били» всю стирку. Господи! В кровь стиралась кожа, руки были похожи на гусиные лапы и страшно болели. Не сказать, что стиральная доска решила все проблемы, но все же, изменила процесс стирки к лучшему, разве нет? А этот звук трущегося о доску белья – трры-трры-трры… Оптимистичный такой, я его очень любила. И обожала саму доску – она у меня работала арфой или гитарой, в зависимости от того, какую музыку я играла.
