Спала она тоже в корыте, устеленном и обложенном пуховыми перинками, одеялами и новенькими простынями, выстиранными и выглаженными с двух сторон. Корыто было другое – цинковое; и ночью его вместе с сестричкой ставили на специальную подставку рядом с маминой кроватью. Папа уехал в полк через день после маминого возвращения и я спала тоже в маленькой комнате на «дачке» (это прародительница раскладушки). Я слышала как истошно вопит моя сестра, но мне это не мешало. А утром я смотрела, как мама кормит ее… собой.
А потом мне давали ее подержать «столбиком» и объясняли, что она должна срыгнуть, и только после характерного звука я могу ее перевести в горизонтальную плоскость. Я очень прилежно все исполняла. А еще потом мама разрешала мне иногда САМОЙ купать Иришку (наконец-то у нее появилось имя). И я поддерживала ее, как меня учили, и она смотрела на меня своими бессмысленными огромными синими глазищами, дрыгала ногами и пускала ртом пузыри. Была очень смешная.
…Мы оставались у бабушки с дедушкой еще три месяца, а потом за нами приехал папа и увёз нас домой – в гарнизон.
В поезде я все время крутилась около Иришки – мне все казалось, что ей неудобно, что дует или, наоборот, слишком жарко. Я всех доставала и так надоела маме, уставшей и измотанной, что папа, мой мудрый папа, повел меня в вагон- ресторан и там мы пробыли с ним до вечера. Он кормил меня всякими вкусностями и познакомил с другом дядей Веней, который тоже оказался в этом поезде и тоже служил там, где мой папа. А потом я помню, как папа взял меня на руки и сказал: «Да ты совсем спишь, чижик»…
…Утром я проснулась в нашем купе и мама сказала, что мы уже подъезжаем и надо умыться, почистить зубы и переодеться.
Иришка закряхтела, открыла глаза и улыбнулась беззубым ртом.
Потом поезд со скрежетом затормозил и мы вышли на платформу. А там нас ждал наш сосед и папин сослуживец дядя Коля Бобрышев, который погрузил всех нас и наши вещи в армейский «газик» и солдатик-шофер повез нас домой.
Сестричка спала, когда мы вошли в квартиру и ничего еще не понимала, и не знала про нашу новую жизнь.
А я уже строила планы на ее счет. Ну, конечно, вот подрастет немножко – я ее со своими коммунальными подружками познакомлю, и мы ее научим всему, что сами знаем.
…Но это все не сейчас. Придет время. Я подожду…
Почему-то именно сейчас мое детство приблизилось ко мне вплотную, как будто маленький ребенок заглядывает в глаза взрослого, и чист, и ясен этот взгляд, и нет в нем вопроса.
Зато у меня, выросшей, есть масса вопросов к той девочке из моего детства. Только… некому их задать – девочка выросла, а вопросы остались без ответов.
Первые события моей маленькой жизни, которые я хорошо помню, связаны с летом и поездками к бабушке Лизе (Лее Двосе) и дедушке Мише (Мойше).
Дедушка был герой! Мне бабуля рассказывала, что во время войны его контузило и дважды ранило – один раз тяжело. Как он потом говорил, «нэ знав, чi вмэр, чi живий». Он говорил на смеси идиш и украинского, а на русский переходил исключительно, когда хотел показаться непонимайкой.
После войны он «працював у бакалiи» – работал весовщиком. А потом на много лет обосновался на базаре резчиком стекол.
Я всё не могла понять, как это он режет стекло алмазом. Это же бриллиант. Я обследовала старый, отполированный временем резак в поисках сверкающей драгоценности. Но дедушка показал мне крохотную пирамидку с абсолютно тусклыми гранями и сказал, что алмаз «цэ така маленька цацка, шо ii нэ выдно, або вона рiжэ дужэ добрэ». Это да! Я видела, а главное, слышала этот хрустящий звук разрезаемого стекла и вдруг – дедушка отламывал (чпок) идеально отрезанный кусок стекла. Это было очень красиво.
