Однажды Царь на богомолье
Ушел от свиты и от слуг.
Вкусивши русского приволья,
Он навострил к народу слух.
Как инок в старенькой милоти,
Взяв посох легкий и простой,
Он затерялся в складках плоти
Своей Руси, Руси Святой…
Ему народ встречался разный,
По большей части все прямой,
В словах живой, в быту согласный
С извечно юной стариной.
Никто не знал, что Царь пред ними,
Как с ровней с ним себя вели,
И правду горькую рубили,
И просто языком мели.
Он перехожих слушал калик,
Их песен горних перелив.
Певец по прозвищу Кристалик
Ему вещал, глаза прикрыв,
Мол, кто судьбу встречает прямо,
Перекрестив кривым клыком,
Кто с ней разделит волчью яму,
Лишь тот с судьбой своей знаком.
И правда, в пост сорокадневный
Раскрылся вещей песни толк,
Когда пред Пасхой, в день последний
Царю явился в схиме волк,
На берестяном на ковчежце
Державы символ начертил –
Так исповедал Самодержцем
И хлебом черным причастил.
Царь пал на камни, распластавшись.
Он был ничто, отребье, прах –
И бился оземь, разрыдавшись.
Его расплавил божий страх.
На том не кончились виденья.
Благообразный гордый змей
Нечеловечьего строенья
Явился в пустынь, злобы злей:
«Поднялся я из преисподней,
Где отбываю долгий срок.
Прошу амнистии Господней.
Пусти меня на свой порог!»
«Иди обратно, дом твой бездна, -
ответил змею русский Царь, -
Здесь Церковь ранами любезного
И оплеванного Лица!»
Явленья страшные исчезли…
Царя ж Малюта разыскал –
Его глаза на лоб полезли:
Седой старик пред ним предстал.
Вот прибыл Царь в Москву с Малютой
И паче каялся в грехах.
Второй опричниною, лютой,
