Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар - страница 11



по-прежнему внимательно рассматриваешь дам,
по-прежнему всегда готов принять сто грамм —
моя любимая хитрость,
мой любимый обман.

Бассейн

(заявка на художественный фильм)

Привиделся мне глубокий
просторный бассейн
в середине середины мира.
Дно его едва покрыто водой,
люди в бассейне стояли
небольшими кучками,
по двое, по трое, по пятеро,
и в каждой кучке – конфликт, борьба,
здесь были представлены все
противоборства рода человеческого:
вечный треугольник —
он ее любит, она любит другого,
отцы и дети, богатые и бедные,
белые и черные,
националисты и космополиты,
евреи и юдофобы,
чеченцы и русские,
ирландцы и англичане,
и так далее, и так далее, и так далее.
Между тем вода в бассейне
понемногу, почти незаметно поднимается:
по щиколотку, по колено,
ниже пупка, выше пупка,
по грудь, по горло,
но люди воды не замечают —
кричат, спорят, ругаются, дерутся,
вода уже до подбородка добралась,
заливает рты,
но непримиримые бойцы
всех известных в мире конфликтов
подпрыгивают, залезают на плечи друг друга,
борьба продолжается, взрывают, стреляют,
душат друг друга
перед тем, как самим утонуть.
Постепенно голосов становится
все меньше, они все тише,
отдельные выкрики, вопли, вдруг – дикий свист,
и вот уже не слышно ни одного голоса.
На поверхности воды всплывают
две соломенные шляпки, чья-то трубка,
рыжий парик, очки,
стодолларовая купюра
подплывает к русскому червонцу,
чей-то окровавленный носовой платок,
палка, кобура, конверт…
Мертвая тишина.

«Вот сейчас, в эту ночь…»

Вот сейчас, в эту ночь,
я спускаюсь еще на одну ступеньку
ближе,
еще одна горсточка сил
в эту ночь меня покидает,
душа поднимает руки вверх,
мол, забирай, Господи, еще кусочек,
нет сил удержать.
Я набрался наглости
каждое соскальзывание вниз
называть: это я Ближе к Тебе,
не умираю, а Приближаюсь —
не сочти, Господи, эти слова
очередным фокусом-покусом
верующего атеиста.

Зимнее

Деревья – японские строчки
на белой странице Тверского бульвара.
Ночь. Руки сложив на голове,
стою у окна, как иероглиф.

Сложнейшее из искусств

Что делать с тем,
с чем ничего нельзя сделать,
но ничего не делать еще больше нельзя?
Врать! Да, врать, обманывать,
прежде всего себя,
да так, чтобы уверовать полностью,
как в святую чистейшую правду,
в собственноручную ложь.
О, это сложнейшее из искусств —
постигается с трудом,
здесь трудятся
высокого класса жулики совести —
обманщики, обманывающие,
что обманули себя!
И всё для того, чтобы избежать
незаживающую боль
от неисправимых несовершенств,
невосполнимых нехваток ума,
от нарастающего потока вопросов,
на которые никто никогда не ответит.
Природа смеется над человеком,
а человек, вместо того чтобы печально
улыбнуться природе в ответ,
пытается ее обмануть
и, главное, верит,
что ему это удается.

Недо

Господи, сколько во мне
всякого разного поместилось,
людей, событий, городов, книг, диалогов,
три года еврейское гетто при Гитлере
восемь лет армии при Сталине/Хрущеве,
три года народный депутат —
захаживал в Кремль, как в сельсовет,
с 41-го по 66-й через каждые три года
менял место жительства,
Севастополь, Камчатка, Кириши, Ленинград,
Ленфильм, Товстоногов, МХАТ, Горбачев, Вайда,
три зеркальца,
из которых мне подмигивают
с того света три Олега:
Ефремов, Борисов, Янковский,
нет сил все перечислить, составить реестр,
больше забыл, чем помню,
в голове не память, а кладбище.
За каждым словом кусок жизни,
не продуманный до конца, во всю глубину,
одно выталкивало другое,
ничего не созревало,
несозревшим