Собачьи похороны - страница 4

Пока! – нарочито легкомысленно подмигнул я Эльке и перед тем, как закрыть дверь с той стороны, повторил: Вернусь часа в три.

Оставьте хоть телефон этой квартиры, куда вы столь безрассудно отправились?! – умоляюще крикнула она напоследок, но я упрямо сделал вид, что не расслышал ее, плотно прикрывая за собой дверь.

И я уже не мог слышать, как она, оставшись одна, с каменным выражением лица едва слышно прошептала:

Вам никогда не вернуться оттуда, мой любимый Константин Сергеевич…

Когда я вышел из троллейбуса на нужной мне остановке, небо окончательно оказалось закутанным темно-серыми тучами, но желанным прохладным дождиком, способным разогнать или хотя бы немного умерить страшную духоту, оно все никак не могло разродиться. Моя рубашка и брюки из легкой ткани насквозь пропитались потом и чувствовал я себя, подходя к дому, где проживали Толя и Ира, весьма прескверно, если не сказать более.

Еще издалека я заметил, что возле их подъезда скучковалось десятка полтора легковых автомобилей, пара автобусов и толпились какие-то непразднично одетые люди – человек двадцать-тридцать. Людей, собравшихся на похороны в общем-то всегда можно безошибочно отличить по некоторым специфическим признакам от, скажем, тех, кто пришел от души повеселиться на свадьбе или на именинах. И данный случай не представлял никакого исключения, но… Подойдя поближе, я, и сам не понял почему, но сразу почувствовал, даже если бы и не знал куда иду, что здесь хоронят именно собаку, а не провожают в последний путь человека. Незримая аура своеобразной атмосферы любых похорон в данном конкретном случае несла на себе уродливую печать явной мелкотравчатости и противоестественности происходящего.

После посетившего меня откровения, на душе моей сделалось просто невыносимо гнусно и отвратительно (если пользоваться расхожими фразеологическими оборотами), но вернуться я, к величайшему своему сожалению, уже не мог, так как подошел к самому подъезду, одну из квартир которого, опять же образно выражаясь, посетило неожиданное горе. И я не особенно гордился констатацией того факта, что упрямо продолжать путь навстречу экзотической церемонии меня заставляло банальное мужское самолюбие, а не человеколюбивое желание разделить это уродливое горе со своими старыми осиротевшими, как им искренне казалось, друзьями.

Среди машин, припаркованных рядом с подъездом, я не без легкого удивления заметил микроавтобус, принадлежавший государственному каналу областного телевидения, а среди собравшихся людей увидел, по меньшей мере, трех корреспондентов крупнейших городских и областных газет. Я сделал вид, что их не узнал и, вообще, стараясь ни на кого не глядеть, постарался побыстрее пройти мимо и юркнуть в темный зев подъезда.

Но перед тем, как скрыться в подъезде, краем глаза я обратил внимание на, сверкающий зеркальным черным лаком, длинный «кадиллак», стоявший несколько в стороне от остальных машин. Уже поднимаясь по ступенькам полутемного подъезда, где ощутимо пахло мочой и старыми окурками, я догадался, что роскошный «кадиллак» принадлежал той самой Американской Кинологической Церкви и являлся, скорее всего, катафалком, на котором и повезут останки Валтасара Экскью к месту его последнего приюта. К такому выводу меня заставило прийти то обстоятельство, что вокруг черного «кадиллака» нервно прохаживались два очень злых бородатых священника из православного Покровского Собора и по их лицам было видно, что они очень бы хотели по душам побеседовать с кем-нибудь из представителей АКЦ.