Собака за моим столом - страница 7

Дом примостился у подножия моренных отложений, покрытых лишайником. Лишайники – это биомаркеры. Некоторые из них, более слабые, давно исчезли с лица Земли. Зато другие, словно застарелые корки, сковывающие хребты кремнистых скал, выдержат всё.

Может, речь тоже переживет нас? Знаменитый логос уцелеет при божественной случайности, такой же, как появление на Земле человечества? Логос сильнее лишайников?

А между тем книжные магазины не сдавались. Некоторым удавалось держать удар, ими руководили девушки, которые заказывали вам билеты на поезд, бронировали номер в гостинице, встречали на вокзале, эдакие тридцатилетние девушки, которые буквально с младенчества обожали жанр антиутопии. При этом они отнюдь не были простодушными, а напротив, сверхпроницательными относительно грядущего, с пеной у рта защищали тексты, зачастую написанные женщинами, словно спасение могло явиться именно оттуда, они говорили studies (gender, queer, cultural, post-colonial, critical[18]), и от их слов, словно круги по воде, расходилось многократное эхо. И образовывались многократные течения. Волны. Мы присутствовали при третьей волне феминизма. А принимая во внимание, что каждая из них разбивается и дробится, может быть, и пятой. Как минимум. Я не считала. Воспитанная авангардистской матерью, матерью-феминисткой, хотя сама она и не знала, что феминистка, которая в двадцатые-тридцатые годы на всё отважилась и всё попробовала, которая нас, детей, выпихнула в жизнь безо всякого поводка и надзора, без контроля и наставлений, я к феминизму не относилась никак. И вот однажды, гораздо позднее, меня вдруг накрыло. Мне захотелось о нем узнать, и у четырех барышень, заправлявших книжным магазином «Рив Гош» в Лионе, я заказала дюжину книг.

Григ подтрунивал: Не понимаю, чего ты ждешь от этих своих штудий? Что ты собираешься искать у этих писа—тельниц? Смех безумной Офелии?

Получив коробку, я принялась вытаскивать книги одну за другой. В них все было блистательным: критика, концепции, теории. Я едва осмеливалась прикоснуться к ним своими руками, которыми только что разожгла огонь, просто запихнула их в первый ряд на полке, задвинув подальше предыдущий ряд.

И всё.

От этих новеньких книг шло такое сияние, что мне достаточно было просто на них смотреть. Как будто я все их только что прочитала разом и всё уже знала. И только какой-то тихий голосок посоветовал мне вернуться туда, откуда я пришла. Философские идеи – это не для тебя. К черту идеи. Не философствуй. Не теоретизируй. Даже не смотри в ту сторону. Ты не орнитолог. Ты птица. Пой. Больше от тебя ничего не требуется. Возвращайся в свои дикие заросли.

Я вообще хорошо себя чувствую только на окраине и в зарослях. Почему же мне всегда нужно удрать в заросли? Что там, в зарослях? Вот о чем я себя спрашивала, ложась в кровать, не забыв распахнуть окно в темноту, как я любила.

Некоторые авторы, прежде чем написать хоть одну строчку, громоздят целую стену разных документов и источников.

Мне уже давно не случалось поставить последнюю точку на последней странице романа. «Животные», вышли четыре года назад. Да, не скрою, хотелось, чтобы еще какой-нибудь роман был на подходе. Обнаружился. Вылупился. Но я-то знала, что вызов ученым книгам, поставленным мной в первый ряд книжного шкафа, звучал бы так: Способна ли я выразить непосредственный опыт тела, перемолотого жизнью?