– Так зачем мы едем к тебе? – Я не унимаюсь.
– Чтоб ты помылась и поспала.
– А потом?
– Хочу предложить тебе работу.
– Работу? Так я ничего не умею, – говорю, как есть. Хотя вряд ли он думает, что я крутой счетовод или еще что.
– Ты не умеешь убираться?
– Мыть туалет, полы и все такое? – уточняю на всякий случай.
– …и все такое, – повторяет он. – А с меня жилье, еда и мелочь на расходы.
– Это такая благотворительность?
– Нет, мне нужна, хм… помощница по хозяйству.
– Хорошо, туалеты так туалеты. – Я безумно рада, что не нужно спать на скамейке или заниматься чем-то отвратительным.
Мне тепло, и я почти не хочу есть. Машина едет так плавно, что я невольно закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
– Эй, Бекки, просыпайся!
Я с трудом разлепляю глаза и озираюсь по сторонам.
– Где мы?
– В Нью-Джерси.
Я никогда не была в пригороде Нью-Йорка. Здесь шикарно, ничего не скажешь. Митчелл обитает в таунхаусе из красного кирпича. Его квартира занимает весь третий этаж и имеет отдельный вход. Я с открытым ртом смотрю на эту мрачную громадину, ставлю ногу на ступеньку и тут же понимаю, что крыльцо стремительно приближается к моему носу.
– Осторожно! Крыльцо скользкое, – предупреждает он, оперативно придержав меня за капюшон.
Я благодарно киваю, а парень открывает передо мной дверь. Никто никогда не оказывал мне таких почестей.
Переступив порог, я оказываюсь то ли в больнице, то ли на небесах. Если рай и существует, наверное, он выглядит так.
За счет всевозможных оттенков белого пространство кажется бесконечным. Ну, правда, я вижу везде белый и понимаю, что он разный. А еще зеркала. Их много. В центре огромного помещения, разделенного на кухню, гостиную и что-то вроде библиотеки, возвышается зеркальная колонна.
Я поспешно скидываю насквозь промокшие ботинки – не хватало еще испортить белый ковер – и на носочках бегу за ним.
– В общем, тут кухня, рядом гостиная, а там, – он указывает на массивную черную дверь, резко контрастирующую со всем остальным и притягивающую взгляд, – спальня и мой кабинет. Туда тебе заходить нельзя.
– Почему?
– Не люблю, когда вторгаются в мое личное пространство.
– Хорошо.
– Почему у тебя нет елки? – спрашиваю я, удивленная отсутствием праздничной атрибутики.
Мне всегда казалось, что все нормальные люди вешают на двери венки из сосновых веток и наряжают елки.
Когда я думаю о Рождестве, чувствую во рту привкус копоти от сальных свечей. В моей семье этот праздник не воспринимался как что-то приносящее радость и удовольствие. Это время, когда ты должен думать о страшном суде и о важности спасения своей бессмертной души. А я всегда думала о клеклом кексе, что мать раздавала после рождественской трапезы.
– На что она мне? – пожимает плечами он.
– Так ведь скоро сочельник.
–Я не фанат праздников и всего этого безумного декора, – отмахивается Митчелл и резко меняет тему: – Надо обработать твои коленки.
Я только сейчас вспоминаю, что расшибла их. Опускаю глаза и вижу разодранные колготки, перемазанные запекшейся кровью.
– Сядь, – почти приказывает он.
Я продолжаю мяться на месте, боясь даже коснуться белоснежного кожаного дивана.
– Садись уже, а я схожу за аптечкой.
Он уходит и через минуту возвращается с небольшим прозрачным контейнером. Внутри странного вида ножницы, бинты, пластырь, какие-то флакончики, шарики ваты.
Митчелл присаживается на корточки у моих ног и берет в руки ножницы с короткими и широкими затупленными лезвиями. Ловко рассекает ими остатки колготок.
