Вчера вечером по дороге домой я обдумывал поездку в Гранд-Каньон. Я мечтал приехать туда и, как только кроссовки коснутся песка, рвануть с места. Бежать, пока силы не кончатся, а мышцы не начнут гореть. Петлять, пока не потеряюсь, а потом лечь на песок и ждать смерти от теплового удара и обезвоживания.
И вдруг я вижу ее. Девочку тащит семифутовая горилла, а она только и может, что молить о помощи глазами. Потрясающими синими глазами, обрамленными кукольными ресницами. Распахнутый взгляд, что подкупает и одновременно соблазняет. Чумазое лицо, грязь под ногтями и сотни вшей в волосах – все это не вызвало во мне отвращения. В ней есть нечто большее. С какой же брезгливостью на Бекки смотрели в той претенциозной забегаловке. Знали бы они, кто есть я и какой станет она уже совсем скоро.
Не пойми откуда взявшаяся энергия бежит по венам и артериям, пульсирует и побуждает жить. Я переодеваюсь в спортивную форму и покидаю квартиру, стараясь не шуметь.
Небольшой парк, который находится неподалеку, безлюден и встречает хлесткими порывами ветра. Я поселился здесь как раз из-за него, а еще из-за некой приватности, которую дарят местные таунхаусы.
Бег – одна из тех вещей, которые помогают навести порядок в голове и избавиться от лишнего. От лишних мыслей и чувств. Я возвращаюсь домой приятно уставший и с каким-то новым и приятным ощущением теплоты, которое словно мини-солнце растет и крепнет внутри грудной клетки. Впервые за долгое время я встречаю новый день не один.
Накидываю на шею полотенце, чтоб не закапать всё потом и включаю соковыжималку. Подставляю стакан. А потом вновь осознаю, что она спит в соседней спальне, и беру второй стакан. Я не один. Мне бы лучше сторониться людей, но что-то в глубине души шепчет, что мы сможем ужиться.
Я заглядываю в гостевую спальню. Она спит, разметавшись по постели. Одеяло с подушкой валяются на полу, а Бекки лежит на животе и сладко посапывает в обрамлении светлых прядей. Волосы такие длинные и густые, что она приобретает сходство с мифической Рапунцель. Должно быть, летом они выгорают так сильно, что становятся цвета выбеленного льна.
Я ставлю стакан с соком на подоконник. Осторожно укладываю руку, которая соскользнула с кровати, на место, и укрываю ее одеялом. Бекки поворачивается набок и опять скидывает его с себя. Я вновь наклоняюсь и оказываюсь совсем рядом с ней. От нее пахнет так чудно и чуднО одновременно: смесью мыла «Сейфгард», теплого молока и ромашкового чая. Этот запах как что-то из детства, когда ссадины на коленках тебе промывают антибактериальным мылом и дают молоко с печеньем, а ты мечтаешь вновь пробежаться по ромашковому полю, запах которого, такой кроткий и свежий, пропитывает тебя насквозь. А внутри все замирает оттого, что мир такой бескрайний и весь принадлежит тебе.
Когда ты взрослеешь, жизнь наполняется другим запахами, которые не оставляют свежести и невинности ни единого шанса на выживание. Теперь легкие наполнены терпким ароматом дорогих духов, вонью прокуренных волос, телесным запашком, что источают созревшие женские тела. И ты вскоре перенасыщаешься этим до такой степени, что перестаешь чувствовать. Чтобы преодолеть это онемение, эту атрофированность, приходится идти на поступки дикие как современный мир.
Я делаю несколько глубоких вдохов и спешу выйти. Не хватало еще, чтобы она проснулась и увидела меня рядом с собой.
