…С тех пор
Множество закатов
Оромными кострами
сгорело над погостом,
Над почерневшим крестом,
Похожим на бабушкины руки,
Простертые к небу.
Но никогда большн
Я не плевал в огонь…
И не потому,
Что боялся разгневать его.
Нет!
Я от всей души благодарен ему:
За тепло и уют в доме,
За горячий суп на столе,
Что добрые,
Как у бабушки,
Руки матери ставят передо мной.
И если бы
Я был скульптором,
Я бы изваял памятник Добру и Теплу —
Алый порыв огня.
***
Хоронили бабушку,
Так и не отмыв добела ее большие руки.
Изрезанные бурыми бороздами морщин,
Они лежали —
крест-накрест —
на белом фартуке,
Сшитом ею когда-то.
Над только что вспаханным полем
С криком носились вороны
И кружился легкий мартовский снег.
Я смотрел на бабушкины руки
И думал:
Как они похожи на это поле…
Поле ее детства,
поле ее молодости,
поле ее жизни.
Как и принято в деревне,
Хоронили бабушку всей деревней.
Говорили о жизни и смерти,
Что жизнь прожить —
не поле перейти…
А еще —
про бабушкины руки
И про это весеннее поле,
Которое бабушка исходила вдоль и поперек
И совсем не думала его пройти,
Потому что это поле – было ее жизнью,
А бабушкины руки – золотыми,
Потому что она всю жизнь,
От зари до зари
Лелеяла это поле своими руками,
Чтобы оно звенело
золотой песней колосьев…
И большие бабушкины руки,
Так похожие на это припорошенное поле,
Плыли над похоронной процессией,
Прощаясь с солнцем
в молодой синеве
весеннего неба.
Прощаясь с родным полем,
Чтобы уйти в него
и слиться с ним
Навсегда.
***
Я хорошо помню
Свой первый рабочий день:
С утра и до обеда,
С обеда
и до конца смены
Я вывозил на свалку
стружки и опилки —
Работал подсобником в столярном цехе.
В этом же цехе
работал мой отец.
И однажды
я случайно услышал,
Как начальника цеха
сказал ему:
– Смышленый парень,
но звезд с неба
Хватать не будет…
Но как-то ночью
Я шел со второй смены,
Гремя большими
отцовскими сапогами
По мокрому асфальту.
И прямо под ногами,
в темных лужицах,
Сверкая и разлетаясь в стороны,
Сияли огромные звезды…
И вдруг
сами собой
Родились строки:
Я был не из первых, но не был
Дешевкою и подлецом.
И звезд фиолетовых с неба
Хватать не хочу. И с концом!
Зачем их хватать, если просто
Сверкают они у сапог?
Большие, как яблоки, звезды
Летят на асфальт из-под ног.
Утром
Эти строки
я прочитал отцу.
Он помолчал,
Потом
совсем неожиданно спросил:
– А в школу вечернюю
ходишь?..
***
Здесь апрель не звенит журавлями,
Снег на сопках до лета лежит
И в холодных лучах вечерами
Сквозь густеющий сумрак блестит.
И насколько глазами окинешь,
Степь да степь с желтой дымкой вдали,
Будто нету лесов и в помине
На бескрайних просторах земли.
Но сквозные каленые ветры
Вдруг плеснут прямо в душу весной
На далеком степном километре,
В стороне необжитой, чужой.
Снова вспомнишь о доме, о маме
И, конечно, немного взгрустнешь —
Где-то небо звенит журавлями,
Где-то пахнет березами дождь…
***
Лайме – по-литовски счастье.
По листве приснеженной шуршу.
Стукнет дверь. Едва промолвлю: «Здравствуй!»
И язык, волнуясь, прикушу.
Удивиться милая литовка.
Ничего, как видно, не поймет.
Чай согреет. Улыбнется только.
И поставит – в полных сотах – мед.
Сладкий чай. Несладкое свиданье.
На крыльце расстанемся впотьмах.
И, как мед, хмельное слово «лайме»
Долго будет таять на губах…
ПРОЩАНИЕ С ЛИТВОЙ
Уеду. Останется небо
С тоской горизонта вдали,
Да чувство, как будто здесь не был,
Да горечь неясной любви.
Та вечная, смутная горечь,
Ее и года не сотрут.
И море, бессонное море —
Как будто тетрадь на ветру…
