Честный врач-психиатр кандидат медицинских наук Гурия Бесстыдных компетентно сомневалась в моей умственной полноценности. Это было как раз в порядке вещей.
Жильцы одной и той же коммунальной квартиры Полиповы и Коральские вытащили свои слежавшиеся тела из общих ожиревших алюминиевых кастрюль, чтобы через радиостудию во всеуслышание указать мне мое подлинное место. С пленки доносились негодующие звуки Полиповых и вздохи Коральских.
Академик Хелицер Гермогенович Троемощенко нашел возможным уделить несколько минут драгоценного времени, чтобы укорить меня в отсутствии лжи и исторической правды и поставить воспроизведенную офсетной печатью кривенькую подпись. – Не придерешься.
Пенитенциарная система выступила списком: прокурор – Удушьев, следователь – Заушьев, адвокат – действительный член коллегии адвокатов адвокат Щипзагер, народные заседатели – Пырина, Филина и Сипова, народный судья – Голорезов, исполнитель – Самсон Палач. Все они добивались ответа, на каком основании я позволил себе, а счетно-выборная комиссия по выбору народных судей и народных заседателей в лице своего председателя товарища Фальшивчик – та, напротив, очень хотела бы знать, кто позволил мне. – Это была явная липа, но – где ты их подловишь? Сами переоденутся и в судей, и в кого угодно. Все же я спросил:
– Какая там фамилия была у палача?
– Какого палача? Ошибаетесь! Не было там палача. И быть не могло: палачей не существует, – сказал Ян. – Но это несущественно. Важно, что вас осуждают.
– Разумеется. Только почему там написано: «Исполнитель – Самсон Палач»?
Ян Янович засмеялся и потер ручки.
– Ах, исполнитель… Исполнитель – это исполнитель эстрадных песен. Чешская фамилия. Только не Пала́ч, а Па́лач. У чехов это бывает. Помните – не Свобо́да, а Сво́бода, президент там такой был. А вы испугались? Вот видите – не нужно, не нужно на нас клеветать.
Я разозлился и сунул-таки ему под нос бессмысленную дочь пяти матерей:
– Что это еще за чепуха, Ян Янович? Такого быть не может.
Ян поморщился и не отвечал. Я развертывал дальше:
– У вас плохо работает аппарат, ваши делают ошибки. Дочь пяти матерей – кто в это поверит?
Ян еще подумал и вывернулся, хотя и с некоторым напряжением:
– Там имела место филиация. Она хочет сказать, что ей знакомы чувства привязанности к близким. В отличие от вас. Простая женщина, говорит как умеет. Заметьте, при этом и она тоже нашла для вас слова осуждения. Да. Вы не извращайте. Вот тут еще… матрос с баржи «Захребетное», порт приписки Тюва-Губа, скажете – нет такой баржи? Нет такой губы? Или рядовой И. Н. Кубенко с погранпоста Подлежалово Енского участка, он тоже негодует. Против вас! Смотрите!
Я посмотрел. Работники гематогенового цеха Сосонко, Прозрачная и Упыревич в борьбе за сосуществование не находили слов, что немудрено, по причине их явной стилизованности под ультразвук. Но отрицать присутствие в мире материальных предметов товарищей Ядова и Чертихина из редакции «Наука и религия» не было решительно никакой возможности. Никак мне было не проверить и Никколса Гноума Коболда, осудившего меня от имени Левого конгресса левых сил за рубежом за то, что я нахожусь во власти. И оторвавшегося от домино пенсионера Пахорукова, давшего достойную отповедь, я не мог ведь честно отринуть. Также и литературоведов-критиков Гебовского и Чековского, патетически вопрошавших, как это я смею использовать прекрасный правдивый наш русский язык для враждебного злопыхательства. Я начал выходить из себя и вышел бы, и упал бы в собственных глазах, если бы не простая легкая мысль, которая внезапно осенила мою замороченную неистовой работой голову. Мысль взвилась стрекозой, села на графин, и я залюбовался, как она крылышками причудливо перебирает, поворачиваясь на стекле. Хотел уже стряхнуть обличительную продукцию обратно Ян Янычу в портфель, но мои тихие игры со стрекозой не остались невидимыми ему.
