Прохоров было мрачно задумался, заколебался, хотел вслух сказать свое несогласие, недовольство содеянным «дорогими гостями». Но ставшая хронической болью тревога о безнадежно надвигающемся конце света, о скором ледниковом периоде поглотила эту в общем-то горькую, преступную несуразность.
– Не пожалею денег, – пьяно бормотал Михей, – куплю в аптеке вуки-вуки и вбухаю тебе, Косая, в стакан с пойлом! Вот тогда полезешь…
– Эт ты себе вбухай! А у меня с этим делом все в порядке! Верно я говорю, Коля?
– Бабочка ты, что надо! – прищелкнул языком Прохоров.
– Кочегар, а кочегар… Ты че… ты с ней… Не прощу!
– Бабочка мяконькая, сдобная…
– Кочегар, я тебя на дуэль вызываю!
– Кулаками драться будем? Аль как?
– Аль как… То есть стреляться!
Михей, подражая манерам царских офицеров (в кино видел!), картинно-лихо выхватил из-за пояса обрез.
– Кинем жребий. К кому покатится камешек, тому первому стрелять. – Он поднял с пола камешек, подбросил… Камешек упал и покатился к нему. – Ура! Мне выпало…
Покачиваясь, Прохоров отошел на несколько шагов, обернулся – одна щека скривилась в презрительной усмешке.
– Мотри, конюх, не промахнись. Тады тебе крышка. Глаз у меня… В армии первый разряд…
– Гад! Пьяница! Бабник! – настраивал, накалял себя Михей.
Но голос его дрожал. И дрожала рука, державшая на весу самодельное оружие. Он плаксиво спросил:
– Пошутил аль правду изрек о любовных связях с Косой?
Прохоров презрительно молчал.
– Ты сам гнида паршивая! – вдруг вскрикнула Косая и швырнула в Михея волчьим треухом…
Грохнул выстрел! За выстрелом – рванул взрыв! И весь машинный отсек охватил огонь!
Все трое успели выскочить из помещения. Они отбежали далеко, на сугробы, и оттуда протрезвевшими глазами глядели на огромный, злобно бушующий костер. Слышно было, как лопались паровые трубы, звенели стекла. В воздухе со змеиным шипеньем проносились осколки шифера.
Михей тихо обронил:
– А как же богачи? Померзнут, чай…
Прохоров тихо ответил:
– За них, дружок, не беспокойся. Они улетят на Веселую Звезду. Там всегда лето.
Косая оплакивала погибшего в пламени кота- алкоголика. Потому что он был тезка первого президента России, за которого она отдала голос и которого боготворила за то, что он не чурался порой выпить стопку-другую и сплясать барыню. Но она еще не знала, что в минуту взрыва в котельной его показывали по телевизору, и что он «отрекся от престола».
Федор локтем толкнул жену в мягкий бок:
– Мать, не храпи!
Храп прекратился. Ирина, шумно раскачивая кровать грузным телом, повернулась лицом к стене, тяжко вздохнула:
– Милостивец ты наш…
И погрузилась в сон. Федор с завистью подумал: «Вот организм… Дрыхнет без просыпа! А тут с боку на бок переваливаешься, как бревно в полой воде».
Федор зевнул, пытаясь отвязаться от думки. Мыслями-то раскуделишься, разворошишься, растормошишься… А завтра базарный день – колгота! Для приманки сна в воображении представил, что ему десять лет и он, босой, идет по лугу, а рой бабочек кружится вокруг него. Но вот одна бабочка ударилась оземь и превратилась в красивую девочку. «Как тебя зовут?» – спросил он ее. Она рассмеялась: «Догонишь… Тогда и скажу!» Он тоже рассмеялся. И погнался за нею. Но вдруг близко оглушительно загрохотало! Гром? Ох, Господи, да это же опять захрапела баба! Федор подосадовал о прерванном сновидении: что было бы дальше? Помешала Ирина! Но что такое? Уже не храп издавала жена, а какофонию звуков: хрюканье, блеянье, мычанье, мяуканье, кукареканье! Будто не спальня, а подворье, кишащее многоголосьем животных и птиц! Старик в сердцах выругался и, поддернув спадающие с тощего живота кальсоны, застучал голыми пятками по половицам – ушел в зал.
