Она вернулась ни с чем, явно сочувствующая ему. Морковникову стало ещё более неловко. Но втянувшись в некий круговорот, сказал вполне механически. И как показалось ему, негромко:
– Но что-нибудь можно сделать?
– Все вы командовать только! Понимаете: нет ещё денег! Нет! – громко из дальнего угла громыхнула полнотелая, с лицом, полным собственного достоинства, женщина. Она была постарше всех. И, очевидно, их начальница.
– Почему вы издали так кричите? – миролюбиво, но чтобы не терять и собственного лица, – отреагировал Алексей.
Женщина встала и подчеркнуто плавно направилась к выходу. Она словно освобождала себя от него. Молча, как от налипших водорослей.
«За деньгами или убывает, чтобы разрядить обстановку?» – соображал Марковников.
Чернявая с карими глазами убежала вновь. Вернулась с сотенными.
– Понимаете, утро! Вечером все деньги сдают, – вежливо начала она, – человеческий фактор.
Она начала ему явно нравиться. Полнотелая молча вернулась, величаво, заняв своё место.
– Тут не человеческий фактор, а отсутствие управленческого решения. Такое, наверное, не в первый раз. Не я один… Надо руководству вашему…
Он не договорил. Вернее, ему не дали договорить. Рыжая дамочка с соседней кассы не выдержала:
– Вера! Ну что ты этому зануде объясняешь. Он же ничего не понимает! Нудист какой-то, каменный…
«Вера, – эхом отозвалось в нём. – Имя ей подходит».
– Ну, во-первых, я не нудист. Тем более – каменный. Я даже не морж, – отозвался Алексей. И пожалел, что так сказал.
– Послушайте, что он несет! Про каких-то моржей. Пурга какая! Нас тут пятеро, и он всем морочит бóшку, – возмутилась рыжая.
– Вам что, надоело здесь работать? – не выдержал Морковников.
– Ну да! Попугайте! А я не из пугливых. Что вы сделаете со мной?
– Я знаю, какие кнопки нажимать.
– Вот ещё один нажимальщик нашелся. Сексуально озабоченный, что ли? Не мешайте работать, народ задерживаете!
Кроме Алексея из покупателей в просторном помещении была всего одна старушка, внимательно разглядывающая ценник под апельсинами.
Он открыто улыбнулся при этих её словах.
– Вот, теперь лыбится! Делать нечего!
Марковников забрал протянутые маленькой изящной ручкой с крохотным перстенечком деньги и вышел из отдела.
«Хамство вечно! Вот где материал-то. Неисчерпаемый! Зощенко или Чехова бы на них. Не меня. Мне скучно об этом писать, потому не сумею».
Он прибавил шагу, ему хотелось скорее быть в своём кабинете. Хотелось вновь попасть на ту волну, которая вот-вот должна была вынести его куда ему надо. Но не прошел он и полпути, мысли его опять вернулись к магазину, и он, не доверяя ещё самому себе, с давно позабытой истомой подумал:
«Интересно, если Вера узнает, кто я, что пишу и иным, понятным для других делом не занимаюсь, как отнесется ко мне… Перстенечек есть, а колечка нет! Она не замужем?»
Почему она оказалась за кассой? Там ли ей быть?!
«Извините», – она сказала это так, будто знала, что я писатель. Настоящий. С будущим.
Ему вспомнились необычные её, удлиненные глаза и легкая походка. Как у балерины!
«Как это у Сергея? – вспоминал он:
Твой иконный старинный лик
По часовням висел в рязанях».
– Как так можно сказать! – теперь он уже думал о поэте. – В самую точку! Неужто я бездарь? Я никогда так не смогу. Я не поэт. Я нудный прозаик. Написал Есенин это о Миклашевской, артистке! А что артистка? Посмотреть бы, какая она была?.. Такая ли, как сказал? Или ему показалось?..»
