Тогда, у костра все притихли было, никто не нашёлся, чтобы задать ещё вопрос или прояснить, потребовать продолжения. Более чем где-нибудь слова Марины, тогда, мне показались убедительными. Я не оговорился: именно – «чем где-нибудь»! Слишком бесхитростная была обстановка вокруг. Всё было слишком подлинно, полностью правдиво.
– Ты знаешь, почему тут так хорошо? – говорила она.
– Потому что тебе осточертел город, – вскинулся было опять мой друг-семинарист, который в противоположность всем нам почему-то не любил, когда Марина или любая другая девушка начинала «умствовать», как он выражался.
– Тут нам хорошо потому, что мы не чужие этому Храмику. И сто лет назад сюда приходили крестьяне, и Храмик успокаивал их, это намоленные места. Также цвела и шуршала полевая трава, и звёздочка загоралась вверху, как первый огонёк в далёком селении… Мы свои люди в природе. Мы устроены также, как и природа, мы – члены её семьи, мы как деревья, летучие мыши, как вот эти жуки, ползущие в траве… Разве можно не верить Природе? —
И Марина посадила на свою детскую ладошку жука, который плюхнулся только что в золу рядом с пламенем костра, очевидно прилетев на его свет. Жук стоял на ладошке неподвижно, и, вероятно, ориентировался в обстановке.
– Вот, я же знаю, что зола ему неприятна!.. Давай-ка я почищу тебя, дорогой! —
Она провела пальцем по жучиной спинке, жук поставил свои верхние крылья торчком, выпростал из-под них другие, полупрозрачные, и, загудев, медленно поднялся, повиснув вертикально. Потом шарахнулся вбок и уплыл по воздуху за кулисы ночи.
– Я бы тоже поступила именно так на его месте! – сказала Марина. – Я бы покинула опасное общество. А ведь он даже не млекопитающее и даже не теплокровное. Но мы с ним понимаем друг друга – мы оба творение природы… Как я его люблю, как я всё это люблю, всю природу! – вздохнула Марина. – Мне иногда кажется, что я сама – жук или ягода ежевика, кажется, что все они живут в моём теле, и что я живу в них. —
Она взмахнула руками, как будто в сердцах и прижала их к груди.
– А тут приходит такой – Кант, и говорит, что я – особое существо, что я, якобы, единственная такая сильноразвитая, и во мне, якобы, в разуме, порождается всё окружающее. Но почему же во мне порождается, а не в этом вот жуке? Что это я, человек, за аристократ такой? Не хочу я быть чужой на этой планете! —
Она даже рассмеялась собственному пафосу. Сложила руки на коленях, положила подбородок на руки, сидя на низком обрезке бревна, и стала смотреть в огонь.
– Но если наш бедный разум слаб в восприятии – то конечно! – подначил опять мой друг «умствования» девушки.
– Не подначивай – сказал я другу. – Сам знаешь, что разум не слаб. Я только хочу передать вам не логику каких-то рассуждений, а ощущение различных подходов к восприятию мира. – продолжил я свои объяснения.
– Вот смотрите: допустим, скала. Нет возможности влезть. Отвесно, опасно, внизу пропасть, например. Слабый телом человек не решится лезть на скалу и восполнит свою слабость пространственным доказательством – почему он не может и почему никто не сможет. И действительно: видишь, что там навис козырёк, карниз… Как забраться? Но есть люди, альпинисты, сильные, и они, люди, ставят ногу на край скалы и начинают подъём… Вы понимаете? Человек взбирается на высокие горы! Альпинисты применяют верёвки, делают кошки, крючья, потом их потомки изобретают другие инструменты – альпинистский молоток… И сильный человек лезет вверх, вместо того чтобы умствовать, что это невозможно и почему и как именно это невозможно… —
