– Пойдем… – безразлично ответил Семен. – Только надо бы сумки в трюм бросить, вороны растреплют…
Все, что привезли, они затащили в катер, замкнули. Потом поднесли поближе к корме винт, бросили его в снег и, отряхиваясь, пошли за реку в село, где возле церкви была чайная.
В чайной почти никого не было. Они взяли к ужину бутылку водки и по кружке пива. Сели возле окна и сверху долго глядели на просторное белое заречье.
Один-одинешенек среди снежной равнины, как ворона в поле, чернел их катер. Тенью обозначался занесенный на гривах кустарник, а в густую шубу бора четко, кусочком сахара, втискивалось побеленное двухэтажное здание – главная сплавная контора.
Стрежнев из тепла и уюта оглядывал мир, потягивал пивцо… «Хорошо бы еще ни о чем не думать… – Старался он отвлечь себя размышлением о пенсии, о том, что ждет его вот такая жизнь – без суеты, в тепле. – Рублей восемьдесят будут давать, – подсчитывал он, – картошка, грибы – все свое. Хватит. И не надо больше трепать нервы, кланяться кому-то, ездить…» И он снова взглядывал в окно и почему-то сразу же видел квадратный белый домик конторы, и становилось ему не по себе. Он поглядел на Семена, стараясь угадать, о чем думает тот.
Семен оторвался от окна, вздохнул:
– Завтра звонить будет.
И он кивнул за реку на домик. Стрежнев понял, да и сам знал, что начальник не сегодня завтра обязательно будет звонить в главную контору, спрашивать, как приступили к ремонту «девятки». И он удивился, почему это его волнует, но ничего не ответил Семену, а встал и принес от прилавка еще одну бутылку, чтобы ни о чем больше не думать – все, все забыть!..
Скоро не стало видно ни катера, ни домика, – сумерки сгущались. В робком свете чайной не очень отчетливо различали они уж и друг друга. Но зато на душе у обоих будто порассвело.
В чайной прибавилось народу, и им казалось, что за всеми столами шумят, пьют, курят спорят о чем-то пустом, не дают им поговорить о важном.
Думалось, выпили мало, и Семен сходил еще за пивом. И тут уж оба враз закурили и больше ни на кого не глядели, никого не слушали.
– Тридцать навигаций, Семк!.. – с искренними слезами в голосе рычал Стрежнев и бухал по столу тяжелым кулаком. – А он, гад!.. «Пятерку» угробил! Рулевое, отопление… все переделали, устроили, и отдал… Э-эх, все рушится!
– Нет, ты скажи, я – так?.. – не слушал его Семен. – Я штаны на движок когда вешал? Как Трепло?..
Откуда-то появилась женщина в белом переднике. Стрежнев, уже совсем не помня себя, ухватился за этот передник, потянул на свободный стул:
– Садись! Сейчас пить начнем…
Официантка стукнула его по руке:
– Налопались! Выходите… Ну?! Закрываем…
Они были удивлены и обижены, что снова каким-то образом очутились на улице, в темноте.
Долго ходили вокруг чайной, придерживаясь за бревенчатые стены, ругали начальника, искали дверь, но почему-то она оказалась с другой стороны и была закрыта.
Семен задумался, глядя на окна, и тут понял:
– Света-то нет, чего стучишь…
И они двинулись под гору. Бежалось легко – только успевай… По очереди падали, смеялись друг над другом, и Стрежнев все думал о Семене: «Вот нарезался!»
Потом уж в сплошной темени побрели рекой. Потеряли дорогу, искали, искали – плюнули и пошли напрямик, на огоньки.
Брели долго, а поселка все не было. Но вот впереди что-то зачернело. Большое, непонятное.
– Николай, подожди-ко. Кто это? – испугался Семен, потянул за рукав Стрежнева.
