Матери всё-таки святые люди. Святые и наивные. Наивно они полагают, что каждая копеечка, которая в доме далеко не лишняя, будет потрачена их любимыми чадами на утоление жажды знаний. Как же они ошибаются! Хотя, наверное, это и есть материнская мудрость. Всё им хорошо известно… Вот и Шурика мать – удивительной человек. Называет всех «черти полосатые», при первом удобном случае старается накормить, угостить чем-нибудь, незаметно сунуть трояк «на всякий случай». От этого всем надолго становится тепло и хорошо.
После «Романтики» вечер стал принимать очертания весьма приятного события. Через час Шурик и Егорка, устроившись на подоконнике первого этажа, начинали подстраивать гитары, чем тревожили и без того неспокойные души обитателей общежития. Играть плохо на гитаре было неприлично, а потому все старательно учились один у другого, а ещё – у кого придётся.
***
Коридор, подоконник, первый аккорд… Старые стены, просыпаясь, отзывались эхом в сонных закоулках коридоров. Общежитие на Мира, 18… Небольшое, двухэтажное, с прачечной и кухней во дворе, не бог весть какими удобствами, стенами в полтора метра и арочными окнами под сводчатый потолок. Говорят, когда-то здесь были монашеские кельи. Раньше так не только строили, так жили. Основательно и твёрдо.
Сама же церковь стояла на соседней улице, где многие годы в одиночестве боролась за выживание. Устояла она тогда, после прихода красных, когда её бесстыдно ограбили и унизили, устроив в святом месте склад утильсырья. Ничего из этой затеи у организаторов не вышло. Что-то сгнило, что-то растащили. Саму же церковь, поруганную и обнажённую, бросили на растерзание времени. Только она выстояла, гордая своей красотой, не покорённая ни революцией, ни непогодой, ни чёрным вороньём… Считает белокаменная восходы, луны, закаты и не теряет надежду, что поменяется время и придут к её алтарю люди в поисках дороги, которую они когда-то потеряли. Почерневшая маковка её колокольни хорошо видна из окон второго этажа.
Огромный подоконник шириной в метр в конце сводчатого коридора, справа от главного входа, принадлежал безраздельно всем. По вечерам он был плохо освещён. Здесь постоянно «перегорала» лампочка. Ночь, неслышно пробираясь по заспанным лабиринтам старых стен, укрывала таинственным крылом две склонённые друг к другу фигуры в просвете окна… Окружающие, делая вид, что ничего не замечают, безразлично сновали мимо. Но все до одного знали, кто сегодня «на окне» и, понимающе переглядываясь, отслеживали дальнейшее развитие событий.
Окно как окно, каких тысячи, только именно оно было центром общежития. На нем хватало места для троих, чтобы сидеть или для двоих с гитарами. Здесь при необходимости можно было спать, если номер на двери твоей комнаты перевёрнут, что на тайном языке означало «комната занята». При появлении условного сигнала входить в комнату нельзя ни при каких обстоятельствах. К двери не подходить, не стучать, не сопеть… Лучше сразу идти на окно, а если оно занято, на кухню. Там, по крайней мере, может ожидать удача. В случае крайней необходимости можно вспомнить, как на прошлой неделе жильцы одной из комнат занимали хлеб и маргарин, не поставив вас в известность. Наступала пора нанесения ответного визита.
Невзирая на хроническое чувство голода, кухонные шкафчики не закрывались. Продукты не уносили и не прятали. Поэтому если, к примеру, обнаруживалось, что кто-то позаимствовал у вас змеиный супчик из сухпакета, то согласно этикету не следовало начинать скандалить, орать или пытаться поймать похитителя за руку. Допускалось, лишь слегка посокрушавшись, просто успокоиться. Потому не далее, как завтра вы можете стать тем, кто поздним вечером, виновато вздыхая, будет торопливо, стараясь не чавкать, поедать не свой кусок хлеба с фантастическим кусочком сала. При этом ставить в известность хозяина сала, да и хлеба, тоже не обязательно. Зачем беспокоить человека? На кухне царил простой закон: кому-то это нужнее, чем тебе. Так что не напрягайтесь, дышите ровнее и пожелайте всем остальным приятного аппетита.
