– Гении жестоки.
– Может, ему так легче? Быть еще и человеком – значит что-то прощать, признавать чьи-то слабости. Он не может себе этого позволить. Вероятно, он вполне искренне не понимает, что какой-то там Крылов смеет чем-то увлекаться. С его высоты все мои проблемы – ерундистика.
– А как же остальные?
– Ребята – те просто пожертвовали собой. Они отказались от всего ради Дана, вернее – ради работы. Но у меня-то есть своя идея, свой детеныш; какой бы он ни был, я не могу отречься от него. У Дана нет ни снисхождения, ни жалости. Он фанатик. Возможно, иначе ничего великого в науке не создашь, но ведь это ужасно… Подожди, не уходи, мне еще нужно столько рассказать. Относительно процесса образования зарядов еще Френкель выдвинул любопытную гипотезу…
Небо быстро темнело, фигура Лены таяла в темноте, оставалось ее лицо со вспыхивающими глазами.
– Я тебе завидую, – сказала она. – Как бы тебе ни было плохо, это все же счастье.
– Счастье?.. Может, оно у каждого свое. Помнишь, я тебе передавал мой разговор с Савушкиным?
– Нет, не помню.
– Он сказал: «Творчество? Счастье? Мура! Какое может быть счастье и творчество на двенадцати квадратных метрах жилплощади с женой и ребенком? Счастье – это квартира из трех комнат. Даже двухкомнатная – уже счастье».
– Да, да, ты тогда расстроился, тебе казалось, что, может быть, он в чем-то прав.
– Значит, ты запомнила?
– Нет, нет, я была ужасно невнимательна. Прости меня.
– Хорошо, что ты здесь.
– Я буду всегда с тобой, как только ты захочешь. Голос ее доносился все глуше.
– Ты все-таки уходишь, – сказал Крылов. – Это безобразие. Я не желаю иметь дело с призраками.
– Толковый призрак – это тоже вещь. Пожалуйста, не швыряйся призраками. Чем я тебя не устраиваю?
– Тебя нельзя обнять. Он услышал ее смех.
– И только?
– Я хочу, чтобы ты живая была такой же.
– Живая, – повторила она задумчиво. – Может быть, это тоже призрак.
Она поставила кактус на место, фигура ее слилась с дымной синевой вечера, растворилась среди бледных фонарей.
На следующий день он поехал после работы на кинофабрику и долго ждал у проходной.
Из ворот с грохотом выкатила пулеметная тачанка, где, обнявшись, сидели махновцы и красноармейцы в буденновских шлемах.
Лена спрыгнула с тачанки и, подбежав к Крылову, расцеловала его в обе щеки.
Не спуская глаз с ее лица, он стиснул ее маленькую жесткую руку.
– Что с тобой? – удивилась Лена.
На ее круглом крепком лице не было никаких следов тоски ожидания, ни вчерашней готовности слушать.
– Что ты делала вечером вчера?
Она перечисляла: стирка, разучивала гимнастику йогов – хочешь, покажу?
– Ты думала обо мне?
– Сереженька, ты совсем как девушка.
– Скажи, зачем я тебе нужен?
– Начинается. Что у тебя за страсть – выяснять отношения?
– Хоть иногда ты скучаешь по мне?
– Так мы же часто видимся. Вот если бы мы надолго расстались. Ох и зануда! Ты сам не понимаешь: ты меня любишь потому, что тебе не хватает меня. Давай лучше поедем к итальянцам – чудные ребята.
Они поехали в гостиницу к итальянским артистам. Лена расспрашивала их про неореализм и маслины, и агитировала за колхозы, и читала стихи Заболоцкого. Потом они пошли гулять. Лена шепнула Крылову:
– Тихо-тихо умотаем, они мне надоели. Они юркнули в магазинчик.
Конфузясь под взглядом продавщиц, Крылов купил стеклянные бусы. Лена тут же нацепила их и очень обрадовалась.
– Честное слово, индейцы были гораздо умнее белых, когда меняли золото на такие бусы! – заявила она.
