Эффективность крупных финансово-промышленных структур, способных в значительной степени регулировать рынки[66] и взаимодействовать с государством, позволяла осуществить индустриализацию в странах умеренной отсталости без последовательного устранения ограничителей, характерного для стран-пионеров. Не было необходимости полностью ликвидировать вертикальные, иерархизированные социальные отношения, решительно порывать с государственным патернализмом, отстаивать свободу конкуренции, поэтому многие страны умеренной отсталости смогли приспособиться к потребностям модернизации без радикальных революций, постепенно трансформируя свою структуру в ходе преобразований «сверху». В их результате государственная политика сохраняла гораздо больше традиционных черт, чем в странах – пионерах индустриализации.
Однако подобный путь трансформации был чреват новыми потрясениями. Не проведя последовательных либерализационных преобразований в политической и институциональной сферах, сохраняя встроенные ограничители, оставшиеся от традиционного общества и появившиеся на этапе индустриализации, страны умеренной отсталости не смогли в условиях кризиса ранней модернизации приобрести адаптационный потенциал, необходимый для гибкого приспособления к изменяющимся условиям экономического роста. Предпосылки их эволюционного развития так до конца и не сформировались, общество осталось уязвимым для революционных катаклизмов. Это в полной мере проявилось в условиях глубокой дестабилизации первой трети XX в., сформировавшей условия для так называемых фашистских революций.
Социальная подоплека становления фашистских режимов, которую Б. Мур видел в компромиссе господствующих классов – буржуазии и лендлордов, – также неотделима от проблем, связанных с экономической отсталостью. Столкновение интересов землевладельцев и буржуазии по поводу сельскохозяйственного протекционизма неизбежно возникало в различных странах и существенно влияло на пути их развития. Но в Англии оно в конечном счете привело к решительной победе нового промышленного класса, а в Германии – к политике классового компромисса с далеко идущими политическими и социальными последствиями[67]. Однако в момент решения этого принципиального для дальнейшей судьбы страны вопроса доля занятых в сельском хозяйстве Германии составляла почти 50 %, тогда как в Англии – лишь 27 %. Проведя это сопоставление, К. Борчард замечает: «В известном смысле Германия оказалась в плену своего положения страны догоняющего развития» (Borchard, 1973. Р. 155).
В странах глубокой экономической отсталости складывалось еще более сложное положение, поскольку там приходилось одновременно и в короткие сроки решать целый комплекс задач – развитие крупного производства, синхронное создание связанных между собой отраслей, осуществление масштабных инфраструктурных капиталовложений. Кроме того, в этот период усиливались противоречия, характерные уже для второго кризиса, кризиса зрелого индустриального общества. Подобная ситуация существенно модифицировала предпосылки, необходимые для успешной модернизации, делала этот процесс еще более конфликтным, чем в рассмотренных выше странах.
Во-первых, столь масштабная концентрация ресурсов оказывалась не под силу частным экономическим агентам. В этих условиях «государство, подталкиваемое своими военными интересами, берет на себя роль главной движущей силы экономического прогресса в стране» (Gerschenkron, 1962. Р. 17). Независимость предпринимателей от государства перестала быть необходимой предпосылкой успешной экономической экспансии. Наоборот, близость к государству, доступ к военным заказам гарантировали устойчивое экономическое развитие.
