По вечерам, мой отец долго и нудно ругал тещу – мою дорогую бабушку Ривку, за разбазаривание продуктов. Со слов отца, она, кроме этих грехов, подвергала ребёнка опасности заразиться туберкулезом от плохой компании.
Ривка в ответ горячо возражала. Доказывала, что ещё совсем недавно, в гетто, умирая от голода и холода, они были в том же положении, что и заключённые. А этого забывать нельзя, никак нельзя.
Тут, как раз, вовремя, подоспело и моё первое слово.
– Блять, блять, блять!., – радостно заповторял я, выскользнув из группы работавших зэков
– Блять, блять, блять!, – бодро и громко кричал я всем гостям, приходящим в наш дом
– Ну и блять! -, возмущался отец моей бабушкой, взваливая на неё всю ответственность за плохое воспитание внука
– Блять!, – приговаривал сосед дядя Федя, избивая вожжами свою жену, тетю Шуру, которая будучи начальницей женской тюрьмы строгого режима, часто брала меня к себе на работу. Там меня зацеловывали, соскучившись по малым детям, старые зэчки
– Они, они, они могли научить малыша неприличному слову, – справедливо возмущался могучий дядя Федя, избивая майора милиции в лице своей жены
– Добавь ей жару, Федюня, – кричали болельщики из толпы зевак, сбежавшихся на интересное и шумное представление
– Посажу, ох посажу!, – в ответ, взвизгивала под ударами несчастная тетя Шура. По двору, раскудахтавшись, как угорелые, носились перепуганные куры, наперебой лаяли собаки, кричали ребятишки, возбужденно гомонил народ
Солнечный День, когда я впервые заговорил, навечно врезался в память какой-то особой цветной фестивально-радостной суетой.
С тех пор, чего греха таить, люблю, очень люблю поговорить…
КАК ЖЕ МНЕ НЕ ХВАТАЕТ ТЕБЯ…
Папин день рождения отмечали шестого июня. По еврейскому календарю, на Швис (Швис-идиш, Шавуот-иврит, праздник кущей). В этот день, на горе Синай евреи заключили союз с Господом.
Этим днём, за много лет до этого, родился и Пушкин. Или, как любил говаривать папа, Пушкинзон. Он любил подшучивать и по-еврейски стилизовать фамилии известных людей. Язык у него был подвешен, что надо.
Вкупе с «азырн коп» (железной, то есть очень умной головой, идиш), это давало эффект постоянного блестяще-иронического сопровождения всей окружавшей действительности.
Хотя нет. Когда надо, отец легко закатывал такую прочувствованную речь, с таким эмоциональным накалом, что аудитория, ещё добрый десяток секунд после окончания, забывала выдохнуть воздух, и только затем, взрывалась оглушительными аплодисментами.
Учитель. настоящий Учитель от Б-га, он любил вечно все пояснять и, увлекаясь, мог рассказывать, рассказывать и рассказывать. Очень интересно и бесконечно.
Начиная с описания всех растений, что находились на пути нашего следования, и заканчивая необыкновенной историей заурядной сапожной ваксы, которой, каждое утро, несмотря на жирную сокирянскую грязь, папа драил мои детские ботиночки или сапожки.
Работал он, как говорится, – по-морскому.
Блеск наводить надо было, по его мнению, такой, чтобы на поверхности ботинка настоящий старшина Тихоокеанского флота, где отец оттрубил семь лет, мог наблюдать на фоне голубого неба даже облачко или солнце. Причём на поверхности каждого ботинка.
Наблюдать за этим священнодействием было очень интересно. Когда погоды позволяли, папа начинал чистку обуви на открытой веранде, краем выходившей, прямо в наш чудесный палисадник.
