– Это отличная земля, – приговаривал он, соскабливая почву, обильно налипшую на башмаках в виде пластов грязи. Сбрасывал он ее точно в пространство между большой семейной розой и огромным кустом сирени
– Теперь, в этой фантастически плодородной земле, попадающей в палисадник, появятся новые корешки цветов. Они расцветут уже в мае
– Как здорово, мой мальчик! Представляешь, сколько богатейшей земли мы приносим на наш участок, когда на улице грязь?
– Вооот столько!, – охватывая руками большой объём воздуха, я, как можно полнее, изображал это неимоверное количество
С тех пор, особенно на подходе к дому, я старался не очищать обувь заранее, а оставлять ее на веранде. Прямо с огромным налипшим комом.
– Папа, папа! Смотри. Смотри. Сколько земли я притащил сегодня, – с гордостью демонстрировал я весомый вклад в наш палисадник и его щедрую почву. Затем, картинно вздыхая от усилий, счищал его первой попавшейся щепкой или палочкой
В сознании я всегда старался посвятить тот или иной кусочек жирной грязи, то розе, с которой мы собирали лепестки для варенья, то благородным синевато-лиловым ирисам, расцветавшим в июне, то любимой сирени, которая благоухала сразу после майских праздников.
– Растите, растите, мои цветочки, – приговаривал я, будто заклинание, – Растите и радуйтесь
Ещё, папа был очень доволен, каждый раз, когда начинался дождь. Особенно весной и в летнюю пору. Ливень стучал по жестяной крыше нашего дома, слетая по водостокам, прямо в большие деревянные бочки.
Воды было столько, что она с шумом переливалась из дижкис (бочка – смесь языков, укр. с еврейским окончанием) и устремлялась в наш широкий огромный огород. При этом папа, энергично и радостно потирая ладони, немедленно начинал запевать какую-нибудь разудалую песенку.
– Вот! Теперь, и урожай будет, что надо
На следующий же день, после сильных дождей, он много возился возле деревьев.
– Быстрее, Милюха!, – задорно кричал мне отец, – Бери лопаточку и дуй ко мне. Повскапывай все, что вокруг стволов. Так ты перекроешь в земле все поры. Это такие дырочки в почве. Стоит их разрушить на поверхности, и вода уже никуда не денется. Не убежит, не испарится, а останется у корешков
– Слива, которую ты очень любишь, будет обязательно большой-пребольшой и сочной-пресочной. Она любит, чтобы у ствола была не слякоть, а побольше воздуха. Чтоб почва была легкая-легкая, как пух
Могилу отца на светлом, небольшом, будто игрушечном кладбище Нетивота, присыпали очень легким грунтом, состоявшим наполовину из песка израильской пустыни Негев, а наполовину, из наших слез.
Как же мне не хватает тебя, папа…
Мой отец умер 9 Мая 1997 года от острой лейкемии. Ихил Лейбович Бланк. В школах Сокирян и Тирасполя, где он преподавал, его звали Ефим Львович. Скончался он в «Сороке» – центральной Беер-Шевской больнице Израиля. Умер быстро, под наркозом, при попытке врачей установить на груди катетер для химиотерапии.
По еврейской традиции, похоронили, в тот же день, на старом кладбище Нетивота, всего в десятке метров от мавзолея Праведника Баба Сали.
Будучи председателем местного общества участников Второй мировой Войны, папа впервые убедил своего тезку Ихиэля – мэра нашего городка, затерявшегося в пустыне Негев. Уговорил выделить деньги на празднование дня Победы именно 9 Мая 1997 года.
Так уж получилось, что именно в этот день, в этом же ресторане, где, накануне, отец энергично договаривался о проведении памятного праздничного мероприятия, пили не только за погибших и выживших в той страшной войне, но и за упокой его Души.
