Из слов торчит букет калёных игл,
речь умирает на губах,
и краски гор в закатах стали тусклы —
так происходит при великой смерти,
так происходит при великой жизни.
Я полностью снимаю свою кожу
и оставляю голым естество
в день ветра, в день союзов между небом
и краем неиспорченной земли —
на ней молчат все вековые камни
и море убегает от воды.
Здесь нахожу огонь по дыму,
в нём опаляются мечты,
и пусть —
глупее только сны под утро.
Откуда я пришла – туда уйду,
осталось только вспомнить,
где звучала флейта
под материнской грудью
в местах единственного
подлинного дома…
И книгой недочитанной сгорю
***
Закрыть бы городу глаза
с излишней дозой пустоты,
изъять из времени песок,
в котором дни болеют снами,
где тени бьются в потолок,
и в лихорадке бредят дали,
необнажённое дрожит
под спящим солнцем,
или пьяным,
где облака, касаясь крыш,
перерождаются
в туманы.
Закрыть бы городу глаза —
не позволять
смотреться в окна,
чьи стёкла чувствуют закат
под тихий шелест
звёзд морозных,
и танцевать
в бессонных стенах
под песни ангелов
простывших,
творивших море
в чайной кружке,
в которой
утопают мысли,
где в тишине
не слышен отзвук
от хруста
прогоревшей спички.
Закрыть бы
городу
глаза,
которому
ты был
не нужен
***
Позволь мне думать о тебе, пока со мною шепчут будни,
пока в чужих объятьях цепких не засыпаю пополудни,
позволь любить, скучать и грезить, врезаясь в лето, посекундно,
пока я с богом не ругаюсь за непопытку – рук коснуться …твоих,
и чувствовать свободу в желаньи – быть твоей любимой,
пусть не надолго, а на время узнать, что значит быть счастливой
в порослях глубокого леса рукотворного
исключённой точкой без вести теряюсь
всё ненастоящее под холодным ворохом
высоты оторванность, перекличка нег
свет уходит сломлено в чёрную посудину
недоговорённости стёрли имена
хладнокровность выдохов больше не оскомины
ходят слухи по ветру, метены края
за щекоткой нежности чёрствая прогалина
времени гранильщики щепетильно лгут
вспыльчивое красное трепетом обвёрнуто
мало необъятного, одиночен стук
ночь разбитая бочка дёгтя
ветра щип несинхронный земля
чёрствая росы морозные
упокойная неба возня
одуванчик белой щекоткой
вне событий и моды тоска
раскаталась по тиши тонко
тешит леший молвою леса
истощились размякли дали
об разбитое солнце трёхстах
полюсах одиночеств скомкан
вой в тридевятом царстве пустошь
волчья чахнет в ненавистности
у меня сердце свёрнуто не
в клубочек а повёрнуто на
тебя смотрит стаями птиц как
холодно между звёзд и одной
меня нет среди таинств Бога
меня нет без Него у тебя
Привыкаю к другой тишине,
от неё ничего не болит,
в ней на ощупь прохладная тьма,
неба гель, три колючих звезды,
лунный воск, дым курящих комет,
вечный хлам, купидоновый чих,
два крыла постготических вёсен
и о смерти один черновик.
Привыкаю к живой тишине,
А за ней – только Он,
только ты
Всё, что сказано с этой минуты,
обратится в предзимнюю чушь.
Как всегда, выхожу безоружной
с пыла жизни, да в смерть захожу.
Человечески зябко на голом,
снизу скучный бредовый мирок.
Прикурила луна от заката,
вся застыла, как небный сугроб.
Не дышу на присутствие тени,
тень же легче и тоньше ночи,
по привычке считаю мурашки,
да и их не осталось почти.
Истощилась до ижицы радость,
по следам отстучало зверьё,
на просторе одна лишь отрада:
б е л о д и к о е б ы т и ё.
Сны не ходят налево и вправо:
подустал проводник временной,
и мерещится тундра за краем,
а по центру – мой дом островной.
