Когда тот уселся, Бату, понизив голос, продолжил:
– Если бы ты знал, как я устал от постоянной войны. Мне нужен прочный мир хотя бы с одной стороны моего улуса. Скажи, если ты напишешь своему отцу о моем предложении мира, он согласится заключить его со мной?
– Я не могу отвечать за своего отца, – сказал Святозар, но, заметив, как вытянулось и поскучнело лицо его собеседника, быстро добавил: – Но, насколько я знаю, он любит мир и всегда охотно заключает его с соседями. Он говорит, что правителю гораздо выгоднее, когда его подданные растят хлеб и торгуют, нежели когда идет война. За любую добычу рано или поздно придется заплатить такую цену, что станет невыгодно воевать. И еще одно могу сказать твердо. Если отец дает кому-то слово, он никогда не нарушает его.
– Это хорошо, – одобрительно произнес хан. – Я всегда считал, что с урусами можно иметь дело. Гораздо лучше, если они из сильного врага станут надежным другом, к которому можно без опаски повернуться спиной.
– Если отец заключит с тобой мир, то он никогда не ударит тебе в спину, – подтвердил Святозар.
– Вот и славно, – Бату довольно потер ладоши. – Но о делах у нас еще будет время поговорить, а сегодня мы будем наслаждаться нежной сочной бараниной, веселиться и пировать. Я привез с собой много крепких напитков, дурманящих голову, и хочу посмотреть, кто из нас сможет победить в этом сражении.
Дни понеслись вскачь, как молодой глупый джейран по весенней степи. Бату и впрямь не ограничивал Святозара в передвижениях, куда бы тот ни шел. Князь пару раз специально говорил хану, что хочет немного развеяться и побыть в степи, на что Бату только пожимал плечами и заявлял:
– Я же сказал, что ты у меня гость, а гость вправе делать то, что вздумается. Лишь бы тебе было хорошо. Хочешь поехать один – езжай. А если заблудишься, помни, что у Бурунчи – умные кони. Просто отпусти поводья, и он сам привезет тебя обратно.
Святозар отъезжал далеко, даже очень далеко, но, как ни оглядывался, все равно не примечал, чтобы кто-то из монголов следовал за ним. Хан и впрямь твердо держал свое слово.
К честному врагу поневоле испытываешь уважение. К великодушному – вдвойне.
«Если подсчитать всех, кого я положил за эти годы, наберется не меньше пяти десятков, а то и вся сотня, – размышлял Святозар. – Пускай он хочет мира с выгодой для себя. Пускай даже он потом наберет еще больше сил. Но кто сказал, что после этого Бату непременно нападет на Русь? Да отец и сам всегда говорил, что надо выиграть время. Чем больше Русь пребывает в мире, тем крепче она станет. Я никого не обманываю и не предаю. Я даже ничего ему не обещал, кроме того, что не убегу. Да и к чему бежать, если завтра заканчивается оговоренный ханом срок? Незачем».
Бату и тут сдержал свое слово, самолично поехав провожать Святозара. Последний вечерний привал они сделали в версте от Яика. Оренбург, ставший почти родным, грозно высился на другой стороне реки, гордо вздымая свои крепкие могучие башни. На этот раз хан не был так весел, как все эти дни, но князь даже не успел спросить, что так расстроило его, – Бату сам пояснил причину печали:
– Мне грустно расставаться с тобой. Ты показал себя хорошим собеседником. Пожалуй, ты первый, кто говорит со мной и при этом думает то же самое, что произносит. И еще мне жаль, что трон твоего отца унаследуешь не ты, а твой старший брат, который, как я слышал, предпочитает быстрой скачке заунывные завывания своих шаманов с крестами на груди. По мне, так твой отец не прав, сделав наследником его, а не тебя. Хотя… – Он ненадолго задумался, затем продолжил:
