– Дело не во внешности! – настаивал на своём Тимбер и даже приподнялся на колени.
– Да ты просто жалкий слизняк! – заорал на него Агидаль. – Ты сидишь в своём родном краю и рассказываешь мне, кто также вырос тут, почему ты господин, а я нет! Мало того, ты залез в свою Долину, считая, что Лойнорикалис слишком велик для такого чуткого нуониэля, как ты! Но самое отвратное – ты и в Долине ни с кем не ужился! Ты уполз под гору! Сокрылся в камнях! И не от людей, нет! Ты скрылся от своих! От родичей, от народа, от семьи! О нет, дружище, ты понятия не имеешь, каково это быть чужим! Ты всю жизнь был свой, но начал выпендриваться! Тогда тебя выперли из Школы, и ты тут же возомнил, что мир против тебя!
– Я сам ушёл! – взорвался Тимбер, вскочил с плаща, метнулся к Гиди и схватил его за грудки.
Агидаль улыбаясь поднял руки, показывая, что не желает ссоры.
– Я не дерусь с больными, – сказал он. – Но хочу, чтобы ты, когда окажешься там, за морем, вспомнил этот разговор. И про чужих, и про внешность. Вы считаете эти леса своей родиной, но не нашей! Мы для вас всегда будем пришлыми. Но знаешь, ты можешь быть господином тут, однако за пределами лесов, среди людей, ты просто чудовище. Ты никто! Нелюдь!
Тимбер ослабил хватку, вздохнул, и потом вовсе отпустил спутника. Сгорбившись, он побрёл обратно к лежанке, сел на пропитанную жиром ткань и сделал глоток кипячёной воды.
– Поглядим ещё, кто из нас никто! – рыкнул Тим, но Гиди, отошедший чуть подальше, не расслышал его.
Вскоре они продолжили путь. На привалах обходились без слов, а на дороге держались порознь, будто шли не вместе. Поздним вечером, уже в кромешной тьме, они добрались до развилки у озера Слеза. На ланнийском это место называлось Shami Maino, а здешний постоялый двор славился гостеприимством на много вёрст окрест. Путников ждали тёплые постели, хорошая еда и отдохнувшие подставные лошади.
Почти все комнаты были заняты. За стенкой кто-то кашлял, из коридора слышались шаги и приглушённые разговоры. Потом, уже в полной тишине, раздался тихий и грустный женский голос. Мать пела колыбельную ребёнку:
Спи мой беленький малыш
Под защитой крепких крыш.
Глазки надо закрывать,
Дабы их не потерять.
Чтобы не нашёл колдун,
И не обратил в чугун.
Агидаль по словам определил, что пела женщина-человек.
Утром, когда два задиры вышли из комнат и спустились трапезничать, Гиди заметил, что Тимберу стало лучше. Утренний морозец ещё не сошёл, а нуониэль и человек уже оседлали коней и двинулись по дороге на север к портовому городку. К полудню облака рассеялись и солнышко щедро разлило по миру тёплые лучи; возможно последний раз в этом году. И так уютно стало ехать верхом по светлому миру, среди безветрия и одиноких тёмных елей, утопающих в оранжевых кронах берёз, что путники сначала перекинулись парой фраз, как бы невзначай, а затем и вовсе увлеклись какой-то незамысловатой беседой. Разговаривали они так, будто и не ругались накануне.
Перекусив на привале примерно в полдень, путники прошли немного пешком, дав коням отдохнуть. После они резво поскакали между лесом и долгими полями, тянущимися до сизых холмов в кристальном воздухе осени. К четырём часам дня нуониэль и человек остановились у подставы, неподалёку от Сарамэй.
Сдав лошадей, Тимбер попросил у хозяина вьючную кобылу чтобы налегке дойти до городка. Гиди решил остаться и с утра тронуться в Школу. Сменив одежду Агидаль вышел помочь нуониэлю закрепить вещи на кобыле и попрощаться.
