Сокрытые - страница 35

– Молодая, а уже пьет! – послышался старческий голос. – И куда мир катится?

– Да ладно вам наговаривать! – в сердцах воскликнула грузная женщина, сидевшая позади. – Там стоп-кран дернули, она и упала. Наверно, поезд сломался, вон дымом как заволокло. Собирайтесь все, чего ждете, это Лардберг, десяток метров можно и ногами пройти, до платформы чуть-чуть не доехали!

– Вот и иди сама по темноте! – ответили ей. – Гарью-то не пахнет! Мальчишки небось балуются, а ты паникуешь. Потерпи, сейчас поедем!

Пассажиры заспорили, а я поспешно поднялась, схватила сумку и первой ринулась к выходу. За открытой дверью вагона разлилась черная пустота, но до платформы оставалось совсем немного, ее огни слева сияли ярче торгового центра во время праздничной распродажи. Машинист по громкой связи призывал всех соблюдать спокойствие и оставаться на местах до выяснения причин остановки. Я встала на верхнюю ступеньку лестницы, и снизу тут же протянулась чья-то рука.

– Осторожнее, хватит с вас падений на сегодня!

Рука оказалась худой, но сильной; кожа на ладони огрубела и потрескалась. Мужчина, как нарочно пряча от меня лицо, помог спуститься на землю и сразу пошел к хвосту состава, навстречу человеку с фонарем, который летел со всех ног, крича, что нам необходимо вернуться обратно.

Женщина в вагоне не ошиблась: мы доехали до Лардберга, но остановились на самой его окраине, до Главного вокзала отсюда добираться минут двадцать, до Подвижной улицы – и того дольше. На платформе толпились люди, взволнованно обсуждая, почему поезд не едет дальше, сколько продлится задержка и не проще ли пересесть на автобус. Увидев меня, они накинулись с расспросами, но я отделалась коротким «ничего не знаю». Это всех удовлетворило: по насыпи уже гуськом потянулись другие пассажиры, среди них наверняка найдутся разговорчивые. Я вышла на площадь перед станцией, улеглась на свободную скамейку – над ней удачно не горел фонарь – и закрыла глаза: к боли внутри черепа теперь добавилась боль от удара об пол вагона. Только бы немного прийти в себя, только бы забыть ту девушку и ее самодовольную улыбку. Разве может человек улыбаться, если в нем бурлит отвращение к миру? Получается, может; та улыбка – радость, месть и обещание: все будет так, как я хочу.

Где-то рядом противно гудела машина; водитель жал и жал на клаксон, раздражая бестолковой возможностью создавать столько шума. С площади ему кричали перестать, но тот не унимался. Я поднялась со скамейки и сама чуть не завопила в голос. Вокруг сновали десятки людей; они не обращали на меня никакого внимания, но от каждого тянулись четкие яркие нити всех существующих в мире оттенков. Эта картина ослепила меня, осколки начали сыпаться градом, пронзая звоном барабанные перепонки. И когда упал последний, то все потоки, словно щупальца гигантского чудовища, накинулись на меня разом. Одного тела не хватало для них, и они сталкивались друг с другом, разламывали мне кости, разрывали кожу, выкручивали руки и ноги, тянули голову к земле. Я не могла пошевелиться по своей воле, только подчинялась, боясь задохнуться, если попытаюсь справиться с ними. Но когда я заглянула в их суть – сотни, тысячи, миллионы деталей чужих жизней – мне стало по-настоящему жутко. Я ощущала каждой клеточкой тела скопище человеческих эмоций: от самых незначительных и поверхностных до сложных глубинных чувств, навсегда вросших в чьи-то не знакомые мне личности. Я не могла разобрать, кому конкретно они принадлежат, как сочетаются друг с другом, как вообще существуют прочно связанными, но в то же время совершенно отделенными. Очень скоро у меня не осталось сил сопротивляться; чувства овладевали мной, я почти вся стала ими.