Соль партизанской земли - страница 2

Эта смелость – неброская, без рисовки, без пересказов разных случаев и происшествий, притягивала нас, молодых десантников, как магнит. Нам хотелось во всем подражать комвзводу – неторопливой его речи, походке, манере носить пилотку. Хотелось повторять его любимые словечки. Даже внешне хотелось походить на него. Были б у меня волосы, которые нам, младшим командирам срочной службы, полагалось стричь наголо, я б, кажется, покрасил их, чтоб они стали такими же светлыми, как у Лобецкого.

Нет, младшего лейтенанта никак нельзя подвести!..

Наконец я на улице. Пылайкин, конечно, уже выстроил своих. Но и я не последний.

– Отделение, становись! По порядку номеров, рассчитайсь!

Все на месте. Теперь можно перевести дух и осмотреться… Я поискал глазами ротного, комбата, командира взвода. Что за притча? Никого! Командиры еще только бегуг, затягивая на ходу ремни. Впервые что-то тревожное коснулось сердца. Строй притих.

– Сержант! – издали крикнул мне Лобецкий. – Взять машину и на склад боепитания – получить патроны!

– Есть получить патроны! – по-уставному отозвался я. А когда Лобецкий подбежал поближе, спросил вполголоса: – Что случилось, товарищ младший лейтенант?

– Крупная провокация на границе, – так же тихо проговорил Лобецкий. – Не исключено – война с Германией!..

По дороге, что вилась далеко в поле, безмятежной стайкой шли на работу девчата-колхозницы. Утренний ветерок доносил их звонкую песню… Они еще ничего не подозревали, те девчата. Но для меня, для всех нас, бойцов и командиров, все окружающее в ту же минуту изменило свой облик, приобрело новое значение и новые грозные краски. И лес. И поле. И дорога. И девчата на ней. И голубое утреннее небо, усеянное празднично-белыми облаками, меж которыми двумя темными черточками мелькали истребители, совершающие уже не учебный, а боевой полет, стало с этой минуты небом войны.

Прошло три дня, а мы все еще сидели в лесу, который окружал наш аэродром, ожидали приказа на высадку.

Утром и вечером, аккуратно в одно и то же время, прилетали немецкие самолеты. Струи пулевых трасс, выпущенных спаренными пулеметами с верхних турелей наших «тэбэ» – тяжелых бомбардировщиков ТБ-3, расставленных вместо зениток по углам взлетного поля, на наших глазах упирались в животы «юнкерсов», идущих в четком, как на параде, строю, но не приносили им видимого вреда.

«Юнкерсы» неторопливо разворачивались, поочередно, с оглушительным воем, пикировали. Над взлетным полем вставали столбы разрывов.

Мы разбегались по щелям, вжимались в землю, с непривычки прикрывая головы руками. А после отбоя воздушной тревоги шли зарывать воронки.

Перед самым заходом солнца на старт выруливали наши самолеты. Подпрыгивая на перепаханном бомбами поле и, тяжело набирая высоту, уходили они на Запад. А перед рассветом их поредевший строй возвращался назад, устало подрагивая иссеченными осколками гофрированными крыльями.

– А о нас что? Забыли? – ворчали десантники. – Эдак мы без выстрела и войну кончим!

Мы все еще были уверены, что вот-вот наши войска перейдут в решительное наступление до самого Берлина. И беспокоились лишь об одном – а вдруг война обойдется без нас!

Потом пришел приказ отходить к Березине…

Незадолго до вечера мы вышли на шоссе. Армия отступала. Громыхала по булыжнику тяжелая артиллерия. Устало, вразнобой переставляя ноги, брела пехота. Обочинами, пешком, с мешками и тачками, на повозках, утыканных для маскировки увядшими березовыми ветками, тянулись беженцы. Гром, лязг, топот, цокот копыт, плач детей, крики, команды смешались в один нестройный гул. По сторонам от шоссе, меж воронок, еще не успевших заполниться болотной водой, там и сям лежали тела убитых. Мертво чернели под откосом остовы сожженных и разбитых грузовиков. Горели села…