– Ладно, – сказала я со вздохом, – вставай и пошли в мою каморку. Посмотрю, может, в сумке есть тревожный чемоданчик практикующей портнихи.
Вообще, я привыкла жить по принципу «Omnia mea mecum porto». Мало ли что пригодится на ночном дежурстве. Не бегать же в поисках ножниц или крема для рук по всему отделению. Медсестры по ночам предпочитают спать или… тоже спать, но с врачами. И те, и другие почему-то очень сердятся, когда их беспокоят.
Человечек попытался подняться, но охнул и завалился обратно.
– Что еще? – раздраженно спросила я.
– Нога, – простонал тот. – Посижу немного, может, пройдет. Сделай стульчик.
До меня не сразу дошел смысл просьбы. Я не ослышалась? Он просит сделать стульчик? Это как? Если я и обладала начальными познаниями начинающей швеи, то столяр из меня, прямо скажем, никакой. Или это совсем просто? На всякий случай не стала возмущаться и отрицать неумение держать рубанок, и спросила:
– Из чего?
– Из стены, – невозмутимо ответил болезный.
– Что?! Как?!
Я оглядела каменные стены. Ломать их, что ли?
Человечек посмотрел на меня с мукой в глазах, подполз к стене и нажал на один из камней. Будто по волшебству камень откинулся, образовывая сиденье – совсем, как в купейном вагоне поезда.
– Ого, – сказала я, тихо офигевая.
– Помоги сесть.
Я осторожно прощупала ногу, на которую он не мог наступить. Все понятно, элементарный вывих.
– Ох, – начал он, – наверное, придется звать оздоровителя-а-а-а-а-а!
Вопль его в тот момент, когда я дернула, отразился от стен коридора и умчался вдаль. Два подельника, высунувшись из-за угла, вторили эху. Я вновь погрозила кулаком.
– Я не должен был кричать, – размазывая ладошкой слезы, шепотом сказал человечек. – Это от неожиданности. И от страха. Теперь меня выгонят из замка. И куда мне идти? К диким хоозам?
– Так, спокойно, – сказала я. – Если спросят, кто кричал, говори, что я.
– Тогда выгонят тебя, – еще тише сказал он. – Ты не боишься?
– Не боюсь. Ни диких хоозов, ни домашних, ни выгонения… то есть, выгоняния… Тьфу ты. Ладно, попробуй встать. По-хорошему, ногу надо перебинтовать, но уж если у вас напряженка с одеждой, то бинт и подавно не сыщешь.
Он с трудом поднялся и, опираясь на меня, похромал.
– Вот так, – подбадривала я, – ты уже хорошо идешь. Еще немного, и мы доберемся до моей комнатки. Там я тебе зашью рубаху, и маленький мальчик будет как новенький.
Нитка и иголка нашлись в косметичке. Человечка я завернула в одеяло, и он, мелко дрожа, с благоговением следил за моими действиями. Когда я закончила и протянула зашитую рубашку, он робко спросил:
– Хочешь, сочиню для тебя величалку?
– Как тебя зовут-то, сочинитель? – снисходительно спросила я.
– Тапис.
– Давай, Тапис, сочиняй.
Едва он открыл рот, другой голос сердито произнес:
– Что тут происходит?
В дверях стоял Кари.
– Ничего, – невинно ответила я.
– Ничего?! – завелся мой вчерашний Сусанин. – А орал кто? Чуть замок не рухнул, а она – «ничего»! Ты вопил, Тапис?
Я закрыла поникшего Таписа собой и с вызовом ответила:
– Нет! Кричала я!
– Ты? – изумился Кари. – А мне сказали…
– Вам неправильно сказали. Кричала я.
– Да? – он не поверил, конечно. Спросил подозрительно: – Зачем?
Я растерялась.
– Ну… Э… Я случайно порвала Тапису рубаху и испугалась.
Кари изумился еще больше:
– Испугалась? Чего?
– Так это… Что у меня не окажется иголки и нитки, чтобы зашить. Зря боялась. Видите, все в порядке. Рубашка зашита.
