Солнце смерти - страница 4

– Малодушное тело! – сказала вдруг мама презрительно.

Я очнулся от забытья.

– Какое тело?

– Молчи. Я разговаривала сама с собой… Пошли!

Коляска снова поглотила нас. Мама безвольно опустилась на сиденье. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.

– Малодушное тело! Малодушное! – говорила она теперь уже сокрушенно, а из глаз у нее потоками хлынули слезы.

Колеса на спуске скрипели, сдерживаемые насильно тормозами. Козмас ласково разговаривал с лошадьми. Я чувствовал, что тело мое покрылось потом, и одежда липла к нему. Мама вытерла мне лицо своим платком, наклонилась и сострадательно посмотрела на меня:

– Что с тобой будет, когда меня не станет?

– Я умру.

– Нет! Я хочу, чтобы ты жил. Хочу, чтобы ты жил. Дети не умирают. Ты исцелишься!

Коляска выехала на ровную дорогу и остановилась. Козмас спустился со своего сиденья и зажег фонари. Мама, казалось, успокоилась:

– Пожалуйста, не гони слишком быстро, Козмас.

Она взяла мои ладони в свои и привлекла меня к себе.

– У тебя жар. Закрой глаза и молчи.

Тихое покачивание убаюкивало. Я положил голову ей на плечо.

– Моя Вечная!

– Я здесь. Молчи.

– Я же умру, если тебя не станет.

– Молчи!

Душа моя успокаивалась в этой теплоте, я погружался в сладчайшее забытье. Прикрыв глаза, я чувствовал, как свет фонарей коляски оставляет нежность на мои ресницах.

– Ты спишь, Йоргакис?

Я не ответил. Мне нравилось притворяться спящим. Однако, должно быть, я спал! Я не понял, когда меня сняли с коляски, а слова, которые я, как мне казалось, слышал, возможно, были порождением сна. Мама шепотом сказала Козмасу:

– Подожди меня. Вернемся туда. Я потеряла там очень ценную вещь.

– Я поеду и найду ее, госпожа!

– Нет! Нет! Я найду ее сама… Найду ее сама.

Женщина средних лет сидела у меня в изголовье. На голове у нее был черный платок, платье застегнуто до самой шеи. Я закрыл глаза, затем открыл снова: она все еще была там!

– Кто ты? Откуда ты взялась?

– Я – твоя тетя Руса́ки.

– Мама Левте́риса?

– Она самая.

Я повернулся и пристально посмотрел на нее. На пухлом, пшеничного цвета лице сияли два глаза, как у вола: черные, спокойные, испещренные коричневыми точками. Грудь у нее была полная. Она совершенно не была похожа на моего двоюродного брата Левтериса, который вот уже два или три года был моим кумиром.

Я снова закрыл глаза. Этот юноша снова предстал передо мной таким, как в тот день, когда я попрощался с нами: в хаки, с винтовкой в руках, с патронташем на поясе… Однако этот образ тут же исчез.

– Тетя! Ты должна знать! Что с мамой?

Она опустила мне на лоб ладонь – мягкую, как просфорный хлеб:

– Она ушла к мужу, счастливица.

– Умерла?

– Господь ее упокоил.

– Я тоже умру.

– Ты будешь жить. Я возьму тебя к себе.

– Но я же болен.

– Я тебя вылечу.

Она пошла в угол комнаты, порылась в своей суме и вынула оттуда дудочку из тростника.

– Я принесла тебе свирель, на которой играл мой Левтерис в твои годы. А в деревне у тебя будет и его палочка, и его скамейка, которую я выстелила заячьей шерстью, и его собака – Белолапый.

Я поднес дудочку к губам: из нее раздались звуки.

– И талисман на цепочке, который он носил до того, как ушел в армию? – очень робко спросил я.

– И он тоже, сынок. Я приберегла его для тебя.

Какое-то особое тепло объяло мое сердце.

– Тетушка, я люблю тебя!

Я обнял ее за шею.

– … А ты меня тоже любишь?

– Как свет очей моих!

– Очень любишь?

– Разве могу я не любить мою кровь? Сына моего брата?