Ничего не менялось. Камни были серыми. Потолок – низким и давящим. Воздух – спертым.
«Зачем все это? – подумала Доминга, – Зачем я иду? Кто я? Где я? Для чего я? Какой в этом смысл?»
Она сделала еще несколько шагов, а потом остановилась. Сперва села, привалившись к стене, а потом легла, свернувшись калачиком на жестком полу, и закрыла глаза.
«Нет смысла, – подумала она, – Ни в чем нет смысла. Все абсолютно бессмысленно и нелепо»
«Я никому не нужна. Зачем мне жить? Ради чего я живу? Я не вернусь. Лучше будет умереть здесь. Умереть… Я устала. Лучший выход – умереть»
Она резко встала, прошла сквозь стену и оказалась в храме, глотая дымный воздух и щуря глаза.
– По-моему, – ехидно начал Каваскъяск, – Здесь кто-то только что нарушил правила игры. Притом, очень серьезно.
– Если ты намекаешь на меня, – спокойно ответил Ономант, – то ты ошибаешься. Я ничего не нарушал.
– Он в самом деле ничего не предпринимал, Каваскъяск, – примирительно сказал Галат.
– Тогда кто же?
Галат выразил недоумение, Ономант – безразличие.
– Тьма пронзила твое сердце? – переспросила Доминга.
– Пронзила, – Таэнн кивнул, нервно оглянулся в дымной атмосфере храма и покрепче прижал к себе спящую Амелию, перегнувшись через которую он и шептался с Домингой, – Я не мог ничего сделать, не мог шевельнутся, а огромный рыцарь пронзил мое сияющее сердце, мое сердце, отдельное от меня…
– А причем здесь тьма? – подняла брови Доминга.
– А этот рыцарь был сама тьма. Я это чувствовал, – растерянно ответил Таэнн, – Знал, – добавил он, и тут Амелия закричала. Она кричала долгим криком раненого зверя, выла и корчилась, будто в огне.
Таэнн и Доминга обхватили ее: элф схватил девушку за плечи и запястья, а волшебница обняла ее за голову и, не зная, что предпринять, похлопала по щекам.
Наконец Амелия перестала кричать и зарыдала, уткнувшись Таэнну в плечо. Элф обнял девушку за плечи, стал гладить по голове и что-то ласково шептать на ухо.
Доминга отвернулась от них и увидела, что Эд, свалившийся с лавки, когда она дернулась к Амелии, тоже проснулся и теперь сидит на полу, прислонившись к лавке спиной, и тихо плачет, сморкаясь в большой клетчатый платок. Доминга положила ему руку на плечо:
– Что ты видел, Эд?
– Я не помню, – тоскливо ответил хоббит и посмотрел на волшебницу глазами, полными слез.
Почти одновременно с этим Таэнн спросил Амелию:
– Что ты такое увидела?
– Я не помню, – изумленно ответила девушка.
Доминга уперлась локтями в колени, положила подбородок на ладони и констатировала:
– Очень интересно выходит! – переводя глаза с Эда на Амелию. Таэнн кивнул.
Там, высоко, над редкими и светлыми облаками, сменившими выплакавшиеся дождем тучи, там, где, казалось, не место волнениям и тревогам, там, где бывают лишь бессмертные боги и редкие отчаянные птицы.… В общем, там царила паника.
Кое-кто из младших богов по-тихому собирал чемоданы, но старшие боги оставались на местах, хотя внутри каждого из них бушевала своя буря.
Феенель и Цеенель сейчас имели вид тошнотно – зеленого облачка, на которое все остальные боги по очереди навешивали амулеты. Самые сильные, на последний день приберегавшиеся амулеты и талисманы, обереги и ангриалы, фиалы и раки шли теперь в ход. Боги, не задумываясь, выкладывали их, потому что не сделай они этого, день и впрямь мог бы стать последним.
– Но кто ж мог знать…– простонала Маэртене, в свою очередь, прикладывая к Феенель золотой медальон.
