Диалоги комедии повторялись, но мастерство актеров не поддавалось совершенствованию. Лиза не могла сосредоточиться на признании в любви и давилась от смеха в самых неподходящих местах пьесы. Сашку бесило присутствие Гордеева. Репетиция превратилась в пытку.
Через двадцать минут тщетных усилий поставить сцену Эдуард Андреевич, сидевший в первом ряду, позвал Задорина в зал.
– Саша, мне кажется, что ты должен увидеть Лизандра со стороны, – голос режиссера был полон энтузиазма, и Сашка поразился его терпению: ведь ясно же было, что такими темпами они могут завалить спектакль «на раз». – Пусть кто-нибудь прочитает эту роль, тогда, возможно, дело сдвинется с мертвой точки…
Решив, что Эдуард Андреевич хочет показать мастер-класс и сам выйдет на сцену, Задорин кивнул. Пускай прочувствует на себе, каково играть роман с девчонкой, которая не может вести себя серьезно и называет влюбленных в нее парней братьями!
Но режиссер не сдвинулся с места. Не оборачиваясь, он протянул томик Шекспира через плечо, туда, где во втором ряду наблюдали за событиями немногочисленные зрители.
– Гордеев, твоя очередь!
– Я? – изумился тот.
Журавский пригласил его на репетицию после своего урока, и до сего момента Виктор мучился вопросом: зачем? Ему было неприятно просто глазеть на Лизу рядом с Задориным на сцене, а теперь… на сцену надо было идти самому!
Пять ступенек из зала к рампе. Зажатая в руках книжка с текстом, который за две недели репетиций запомнился как-то сам собой. Вспыхнувшие жаждой крови зрачки Задорина. Эдуард Андреевич, заинтересованно подавшийся вперед. И Лиза…
Лиза улыбалась и выжидающе смотрела на него. Виктор кашлянул: в горле пересохло, язык не слушался.
– Ну что, моя любовь? Как бледны щеки!
Как быстро вдруг на них увяли розы! – неуверенно проговорил он, и Лиза моментально откликнулась:
– Не оттого ль, что нет дождя, который
Из бури глаз моих легко добыть.
Ее взгляд лучился искорками, никакого дождя не предвиделось. И вдруг оказалось, что все просто: надо лишь смотреть в ее глаза, а весь мир… Да какая разница, что там творится? Зрительный зал – темная яма, в которой остались режиссер, соперник и… смущение Виктора Гордеева. Он положил ненужный ему томик с пьесой на край сцены, сделал несколько шагов и решительно, как будто имел на это полное право, взял ее за руку. В конце концов, он сейчас был Лизандром, героем древнегреческого мифа…
– Увы! Я никогда еще не слышал
И не читал – в истории ли, в сказке ль, —
Чтоб гладким путь был истинной любви…
А дальше все было, как в кино. Он говорил о любви, красиво поигрывая фразами, словно делал это в тысячный раз и именно для нее. Лиза отвечала. Сначала весело, потом удивленно, а потом… Ее щеки слегка порозовели, и она перестала контролировать текст. Слова лились сами собой, помимо сознания, и единственной ниточкой, связывающей пьесу и реальность, был взгляд серых мальчишеских глаз стального оттенка, да еще на его шее равномерно подрагивала голубая жилка.
– … Там, Гермия, мы сможем обвенчаться.
Жестокие афинские законы
Там не найдут нас, – смело пообещал Лизандр и поправил ее локон, упавший на щеку.
Гермия вздохнула:
– О, мой Лизандр!
Клянусь: в лесу, указанном тобой,
Я буду завтра ночью, милый мой!
Сцена закончилась. Он обнимал ее за тонкую талию, она неотрывно смотрела в его глаза. Эдуард Андреевич нарушил тишину тремя громкими медленными хлопками: его аплодисменты однозначно демонстрировали восхищение. Лиза и Виктор разомкнули объятия и отошли друг от друга на шаг.
