– Чего ты с ним? – недовольно спросила Михелина.
– Просто… Тоже ведь человек. В добром слове нуждается.
– Я боюсь его. И ненавижу.
– За что?
– За то, что убил пана. Он сумасшедший!
– Вот потому и будь милостивей. Через сумасшедших бог иногда говорит истину. К тому же он твой отец.
– Не хочу такого отца!
– Какой уж есть, Миха…
Дальше шли молча, а вдали маячила одинокая фигура озябшего Михеля.
…Барак спал, в углу потрескивала печка, в люльке, подвешенной под потолок, поплакивал чей-то грудничок. Мать укачивала его, успокаивала, совала в рот хлебный сладкий катушек, обернутый тряпочкой.
Сонька и Михелина лежали на одних нарах, укрывшись грубым суконным одеялом, негромко разговаривали.
– Мне приснился дурной сон, Миха, – мать поцеловала дочку в голову. – Не хочется даже пересказывать.
– Обо мне?
– О Таббе.
– Расскажи.
Сонька помолчала, глубоко вздохнула, снова поцеловала дочку.
– Будто шла она по улице со своим поэтом… с Марком Рокотовым… и на головах у обоих черные терновые веночки. Оглянулись на меня, Табба помахала рукой, и оба растворились в тумане.
– А поэт?
– Что – поэт?
– Он тоже оглянулся?
– Нет, он смотрел перед собой, никого не видя, ничего не замечая.
– Это хорошо.
– Что ж в этом хорошего?
– Хорошо, что не оглянулся. Он ведь погиб, а Табба живая. Она оглянулась. Значит, все хорошо.
– Дай бы Бог, – вздохнула мать. – Как она там?
– Не хуже, чем мы здесь.
Михелина крепко обняла мать, прошептала:
– Начальник сделал мне предложение.
Сонька удивленно посмотрела на нее.
– Созрел, что ли?
– Созрел. Сказал, что заберет с собой в Петербург, когда закончит службу.
– Вместе со мной, – хмыкнула воровка. – С Сонькой Золотой Ручкой.
– Конечно. Он назвал тебя умной и доброй. Представляешь? – Михелина рассмеялась. – Нет, ты представляешь?
– А по-твоему, я глупая и злая?
– По-моему, как раз наоборот.
– Приставал?
– Целовал, еле отбилась. Руки все обломал.
– Смотри, дочка, один раз опустишь руки и считай, что никогда отсюда не выберешься. А не приведи Господи, ребенок?
– Я все понимаю, мам. А если он все-таки сдержит слово, и мы с его помощью выберемся?
– Надо дождаться весны, Миха.
– Еще почти три месяца.
– Весной придет пароход, а к тому времени нужно сделать поручика совсем ручным.
Дочка зарылась под мышку матери, промурлыкала:
– Он мне очень нравится, мамочка. Он особенный. По крайней мере, честный.
– Знаешь, что такое мужская честь? – усмехнулась Сонька. – Это когда ее нет. А есть женщина рядом. Сильная, умная, с холодным сердцем, беспощадная. Только такая женщина способна воспитать в мужчине честь и благородство.
– Разве ты была такой?
– Не была. Потому и заканчиваю свою жизнь на Сахалине. Но я буду делать все возможное, чтобы ты не повторила мою судьбу.
Несколько дней спустя в поселке случилось малоприятное, хотя для этих мест привычное происшествие.
Пятеро крепко подвыпивших вольнопоселенцев крепко избили Михеля.
А случилось это так.
Божий человек как раз направлялся в Сонькин шинок, размахивая руками и что-то бормоча, когда дорогу ему перегородил высоченный и известный своей необузданной силой и жестокостью Лука Овечкин, получивший каторгу за двойное убийство. Растопырил руки, не давая Михелю пройти, прорычал:
– Куда прешься, дурень?
Тот растерянно посмотрел на него, улыбнулся.
– Соня…
– К Соньке?.. Тоже выпить?
– Соня моя, – ткнул себя в грудь Михель.
– Слыхали, чего придурок мелет? – заржал Лука и повернулся к приятелям. – Любовь, оказывается, у него с Сонькой!
