Начальник резко поднялся, давая понять, что беседа окончена.
– Я согрею воды – Рону нужно промыть раны. А ты сходи в его комнату и найди новый картридж для ингаляций.
Кивнув головой, Эйдан сфокусировал взгляд и неожиданно спросил:
– А что твоя сестра, Анна-София?
– В каком смысле? – удивился Ивлин.
Всё ещё захваченный рассказом Ломака, Эйдан чувствовал некую пустоту в откровенном повествовании начальника. Чувство было такое, что с окончанием разговора между мужчинами поползли финальные титры, но развязка так и не наступила. Потянувшись, было к водке, Эйдан был остановлен рукой начальника, который решительно протянул бутылку «Лепанто» и подождал, пока парень сделает пару глотков. Удовлетворённо кивнув, Ивлин покосился на спящего Корхарта, коротко отсалютовал раненому бутылкой и порывисто приложился к спиртному губами.
– Ты по-прежнему её ненавидишь? – Эйдан чувствовал, как благородный алкоголь разводит костёр в желудке, как бьёт в барабаны где-то в голове разгоняя мысли, словно тучи. – Ну, за то, что она хотела твоей смерти…
Сурово стиснув брови, начальник сел на место и тяжело вздохнул:
– Нет, ненависти нет… С возрастом я освободился от того ужаса, который испытал тогда в горящем сарае. К тому же Анна меня действительно любила и с ума сошла из-за того нелепого случая с аптечкой… Взять хотя бы тот факт, что с собой она хотела забрать только меня, хотя с родителями она была очень близка и они её тоже любили.
Лицо начальника как-то сжалось, сморщилось, стало похожим на печёное яблоко и на нём отразилась тёмная печать скорби. Так и не собрав свои мысли воедино, так и не сумев подытожить разговор, Эйдан смотрел на рыжеволосого великана то и дело бросая взгляд за окно, где снег заметал нечто недоказуемое…
– Родители были религиозны? – спросил парень, глядя за стекло, чувствуя, как в тишине комнаты под действием алкоголя от него ускользает что-то важное.
– Да, особенно мать.
– Наверно, для неё тяжело было переживать самоубийство дочери? – втягиваясь в монотонный ритм разговора, Эйдан уже и сам не верил в то, что там – в снегу лежит собака, пришедшая на станцию будучи мёртвой. Быть может, комнатное тепло, а быть может алкоголь притупили чувство страха, и полярник всё больше склонялся к версии начальника о том, что животное было старым. Старым, но живым… Живым!.. «Чья это мысль – Ломака? Его мысль, или уже моя?» – Эйдан смотрел в каменное лицо начальника, следил за его двигавшимися губами и не мог отделаться от ощущения, что Ломак не пытается убедить Эйдана в ошибочности его версии, в этом он пытается убедить себя.
Ивлин продолжал что-то говорить про священника, который успокаивал мать говоря ей о помешательстве Анны, что её нельзя считать самоубийцей в полной мере и прочее, а Эйдан видел лишь двигавшиеся губы начальника из которых высыпаются какие-то бессмысленные слова от которых дрожат стены и шатается стол.
– Там нет крови, Ив… – вымолвил внезапно Эйдан. Мысль, которая блуждала и пряталась на задворках сознания сама выскочила изо рта.
– Что?
– Там, где собаку застрелил Рон нет крови, кроме его собственной… Старая изголодавшаяся псина с отстреленной головой лежит поодаль, – а крови нет!
Какое-то время Ломак угрюмо рассматривал лицо молодого полярника, затем бросил тлеющий окурок в кружку и поднялся.
– Иди спать, ты перебрал с выпивкой, – видя, что парень хочет возразить, начальник свирепо прорычал: – Иди поспи пару часов, я сказал! От тебя толку сейчас мало!
