– Ведь это после его выстрела перестал работать долбанный магнитофон в вездеходе, – продолжил Корхарт едва слышно. – Ты думал об этом?
– Мы это уже обсуждали…
– Нет-нет, я о другом!.. Чисто технически мы обсуждали, но согласись – в этом есть что-то мистическое!
Начальник станции закатил глаза и терпеливо вздохнул.
– Он оставил кофе на приборной панели. От выстрела, с его пуховика сорвало застёжку, и она угодил в стакан, который перевернулся и залил магнитофон – ничего мистического.
Дико выпучив глаза, Рон со страхом зашипел:
– В котором застрял его диск! Диск Робертса! С его музыкой, ты понимаешь?
Ивлин хотел было возразить, но видя всю тщетность спора, устало пожал плечами и повторил:
– Нет здесь ни мистики, ни тайных знаков… Просто неврастеник застрелился, да ещё и впутал нас в нехорошую ситуацию.
Сам того не желая, Ломак окунулся в тягостные воспоминания ненавязчивых расспросов полиции, последовавших по возвращению на материк, которые с каждым разом становились всё навязчивее… Отчётливо вспомнилось спокойное лицо детектива Миллиганна, его условно приветливая улыбка, от которой пробирал озноб, и его ледяной взгляд. «Вы что-то скрываете, мистер Ломак, – читалось в глазах детектива. – Вы, и ваш дружок, который нервничает. А он нервничает… как и вы!»
– Это я его убил! – прошептал Корхарт. – Я виноват в его смерти!
Возвращаясь из тягостных воспоминаний, Ивлин отстранённо возразил:
– Он сам выбрал для себя участь.
– Мы всем сказали, что он просто вышел на улицу и застрелился, – настаивал раненый. – Якобы у него была депрессия, но никаких предпосылок мы не заметили… Никаких подозрений… Просто вышел за порог – и всё! Мы так с тобой договорились, правда? Но ответь мне – тебя мучает совесть?
Ломак нахмурился и попытался промокнуть вспотевший лоб Корхарта полотенцем, однако тот перехватил руку и заглянул другу в глаза:
– Ответь мне! Совесть мучает?
– Какого чёрта ты всё это вспомнил?
– Я видел его! Он приходил за мной…
Ломак освободился от слабого захвата Рона и продолжил вытирать его лоб, отметив про себя насколько холодна оказалась кисть Корхарта.
– Ты был в бреду, – буркнул он, – всякое может привидеться.
– Я был в бреду, когда заряжал его ружьё, – прошептал Рон, едва разлепляя губы.
Ломак оторопело убрал полотенце от лица товарища:
– Что ты сказал?
– Я хотел, чтобы он застрелился…
– Мне тоже порой этого хотелось!
Рон сверкнул глазами и зарычал:
– Тебе хотелось, – а ружьё зарядил я!
– Не мели ерунды! – отрезал Ивлин, повышая голос. – Дружище, ты снова бредешь…
Усилием воли Корхарт дотянулся рукой до груди начальника экспедиции и сгрёб свитер дрожащей пятернёй.
– Мы его напоили накануне, помнишь? – зашептал он неистово. – Я поволок Робертса спать в его комнату. Потом вышел, и мы долго с тобой разговаривали… На самом деле я не мог дождаться, чтобы ты ушёл к себе! Я вернулся в комнату Робертса и зарядил его ружьё, а коробку с патронами сунул ему под матрас. Даже когда проспавшись, он бы и обнаружил заряженное ружьё, спрятанные в белье патроны помогли бы убедить его самого, что по пьяни он сделал это сам… Ведь после того, как Марк застрелился и ты нашёл коробку под его матросом, – тебя то они в этом убедили!
Обессилено рухнув на кровать, Рон замолчал тяжело дыша. Ломак смотрел на друга широко открытыми глазами, мысленно соглашаясь с каждым произнесённым им словом. Он отчётливо помнил вечер, о котором говорил Корхарт, помнил пьяные выходки Робертса и его двусмысленные шутки в адрес Рона. Помнил, как повиснув на плече Корхарта, когда тот поволок его спать, пьянющий Марк развязано произнёс «любовничек».
