Забросив на плечо пустой рюкзак с карабином, Ломак направился к выходу, прихватив бинокль. Встав на лыжи, Ивлин с удовольствием осмотрел сизый и пока ещё бледный дымок, тянувшийся вверх из-за основного корпуса станции. Бездонное синее небо выглядело пустым, лишь на севере у горизонта толпились перистые розовощёкие облака – снова быть ветру.
Все найденные птицы оказались мертвы, и Ивлину осталось лишь сунуть в рюкзак ещё не заиндевевшие тельца, однако на обратном пути он с удивлением обнаружил пару живых чаек, едва трепыхавшихся в снегу. Ломак с огромным трудом сунул погибающих птиц за пазуху и, так как его рюкзак оказался полон, поспешил обратно, уверенно разрезая лыжами перламутровую вечернюю пудру. Уже в помещении, начальник кинул в самый тёплый угол старое одеяло и, положив на него двух чаек, накрыл птиц сеткой. «Если выживут – отпущу!» – принял он для себя сентиментальное решение.
К вечеру Эйдан так и не появился. Мрачный начальник сидел в столовой, неспешно курил и ощипывал погибших птиц. Одна из спасённых чаек, всё же, умерла и Ломаку пришлось вытащить остывшее тельце из импровизированной ловушки. Вторая, на радость полярника, окрепла и следила за человеком чёрными блескучими глазами. Ивлин закончил ближе к полуночи, собрал груду перьев, пуха и набил ими крупный мешок. Сидя за столом, раскуривая очередную сигарету, он с надеждой посматривал в тёмное окно, – но стена мрака так и не дрогнула проблеском долгожданных прожекторов.
Ночью мужчину разбудил какой-то неясный звук. Ломак тяжело поднялся из-за стола, – а заснул он именно за ним, – и с трудом фокусируя взгляд, посмотрел на часы. Почти пять утра… Начальник выглянул в окно, в надежде, что его разбудил шум двигателя вездехода, но площадка, освещённая прожекторами, оставалась пуста. В углу ожила чайка и сонно двинула крыльями.
– Так это ты… – протянул полярник, расправляя руками заспанное лицо.
Из комнаты Корхарта донёсся слабый неясный звук, заставивший Ивлина поспешить к другу.
– Что там у тебя? – встретил тот вошедшего неожиданным вопросом и лихорадочными запавшими глазами.
– В каком смысле? – переспросил сонный Ломак, хлопая ресницами.
Рон смотрел диким горящим взглядом. Он скалил потемневшие зубы сквозь кое-как обстриженные Ломаком усы накануне.
– Что ты там готовишь? Что готовишь? – зашептал он, заглядывая Ивлину за спину. – Я хочу это съесть!
Ломак оторопел и, даже, обернувшись назад, втянул носом воздух.
– Ничего, – ответил он и пожал плечами, – я второй день ничего не готовлю. Я жду салагу.
– Я хочу это попробовать! – не унимался Корхарт силясь оторвать от подушки голову. – Принеси, принеси мне это съесть!
Подойдя к другу, Ивлин присел на кровать и поправил одеяло. Рон бредил, и погружённый в свой иллюзорный болезненный мир, скорее всего даже не видел перед собой друга.
– Неси, неси скорее! – блуждая по комнате туманным взглядом, шептал Корхарт. – Я так голоден! Я так давно ничего не ел… Принеси мне, принеси, принеси!
– Ты же ничего не ешь, – простонал полярник сокрушённо. – Я пытался тебя кормить, дружище…
Он потянулся снять высохший компресс со лба товарища, но тот неожиданно дёрнул головой навстречу руке, и громко клацнул зубами у самого запястья Ивлина. Ломак одёрнул руку и вскочил, со страхом глядя на оскаленное лицо Корхарта.
– Принеси, принеси, принеси!.. – зашептал Рон, и вдруг жутко завыл.
