Завидев брошенный вездеход ещё издали, Эйдан почувствовал облегчение и прибавил в темпе. Переход к машине дался тяжело, неожиданно тяжело, для молодого человека. Многочисленные долгие привалы, прикладывание к фляжке и мрачные мысли об одиноком и зыбком существовании, не способствовали скорому прибытию, на которое рассчитывал Эйдан. Время тянулось и тянулось, забирая у человека силы, – и довольно незаметно, если не сказать подло, – стало укрывать небосвод тёмным покрывалом с ярким узором из звёзд. В нелёгком походе короткий арктический день пролетел незаметно, стёртый из сознания мрачными мыслями и расстоянием. Эйдану казалось, что за спиной он тянет вовсе не топливо для вездехода, а неподъёмную ношу одиночества и осознания опасности, притаившейся где-то в бескрайних снегах в виде очертаний человеческой фигуры. Мозг всё ещё отказывался верить в произошедшее, однако врезавшийся в память облик оборванного мертвеца в свете прожекторов посреди ночи, будто давал пощёчину и требовал собраться. «Можешь, так же, сходить в компрессорную, – говорил полярник сам себе, – и заглянуть под лёд!»
С облегчением и стоном освободившись от тяжёлой ноши, Эйдан пару минут охая да гримасничая разминал окаменевшую спину, затем полез в кабину. Спустя полчаса, заведя машину и усевшись за руль вездехода, Ридз с минуту разглядывал в дали остроконечную макушку «Высоты двести шесть» на фоне угасающего горизонта. Карабкаясь взглядом на льдистую гору, парень размышлял о том, что, разместив на верхушке ледника радиомаяк, Ломак спас его от неминуемой смерти. «Глыба, – вспоминал он о начальнике, посылая вездеход вперёд по собственной лыжне. – Человеческая глыба – вот кем он был! Такой же несгибаемый и высоченный посреди Арктики, как и эта ледяная гора. Настоящий мужик, который всю жизнь провёл на войне с Севером – и на этой же войне и остался!»
Заключительная мысль далась особенно трудно – перед глазами возникло видение, в котором во мраке подо льдом застыло нечто, даже отдалённо не напоминавшее лицо начальника. Эйдан вспомнил фразу, которую Ломак любил приговаривать, попивая чай: «Запомни, салага: здесь убивает не холод, а страх перед ним. Страх убивает твой мозг, лишает возможности здраво мыслить и оставаться человеком, а холод лишь держит… Держит, чтобы ты отсюда никогда не ушёл!»
– Но тебя-то убил не холод… – произнёс вслух Эйдан, обращаясь к погибшему начальнику, высматривая в потяжелевшем тёмном небе яркие созвездия. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, не щадя ни связок, ни натянутых нервов, заорал во всё горло, неистово сжимая руль: – Тебя убил не холод! Тебя убил не холод! Тебя убил страх! Страх принять очевидное! Принять! Принять! Принять всё это!.. Тебя убил страх, ты меня слышишь? Ломак, твою мать! Как ты мог? Я же салага, я не выживу здесь один, твою мать! Ты понимаешь, – не выживу! Неужели ты не видел в кого он превращается? Как ты мог так обмануться? Что я буду делать, что я теперь буду делать один?!
Истерика молодого полярника закончилась через несколько минут так же внезапно, как и началась. Эйдан истуканом сидел за рулём, слепо уставившись перед собой и, казалось, вездеход едет сам по себе никем не управляемый, подминая под траки свежий след лыжни. Не чувствуя ни боли в натруженной спине, ни горячих слёз, запутавшихся в бороде, Ридз медленно катил к полярной станции, на которой его никто не ждал.
