Несостоятельность этого образца, даже (особенно!) приправленного соусом религиозного ханжества, очевидна. В российском обществе он сплошь и рядом оборачивается массовым освоением паттернов показательно криминального поведения, политического цинизма, безмерного своекорыстия, коррупции, проявления садистских наклонностей. В духовную жизнь современного общества вводится в качестве норматива мошенническая психология, построенная на обмане и манипулированием окружающими, в каких бы внешне благопристойных формах она бы ни существовала.
Нельзя не отметить, что реанимация идеальных личностных прототипов советского периода не представляется полноценной альтернативой имеющимся идеально-ценностным нормативам современного российского общества не только из-за смены в нем ценностных парадигм, но также из-за принципиальной невозможности подменить надличностные религиозные идеалы, независимые от политической или экономической коньюнктуры, частными локальными «положительными примерами», имеющими принципиально усредненный, стандартизованный характер и распространяемыми преимущественно через механизмы внушения, сводящими к минимуму самостоятельную духовную работу, но пока что происходит дальнейшее «вымывание» предметности духовной жизни современного общества, неуклонно дрейфующего к состоянию полной аномии. Истинная же предметность духовной жизни обретается, как это показано выше, на путях сокровенного религиозного опыта и соответствующих индивидуальных усилий. Те или иные «идеальные» личностные прототипы (литературные герои, исторические персонажи, наши современники и соплеменники, достойные подражания) могут носить в этом случае лишь вспомогательный характер, способствующий овладению Предметностью религиозного опыта, не теряя при этом необходимой устойчивости в их воспроизводстве и трансляции.
Отсутствие предметной духовности не могло не отразиться и на состоянии гуманитарных наук, призванных изучать человека и общество. Отказ от систематического и глубокого изучения духовной проблематики выразился и в распространенном названии этих наук за рубежом как «бихевиоральных» (т. е. наук о поведении, но не о внутренней жизни человека) и сворачивании (и в России, и на Западе) комплексного изучения человека как феномена, в котором его духовная, «разумная» составляющая является определяющей. В результате гуманитарные науки потеряли свой главный объект – человека в качестве «конфигуроида» (выражение методологов науки), то есть объекта, изучение которого требует разработки специфического методологического аппарата, конфигурирующего самые разные науки для получения целостного знания о человеке и обществе. Но это в свою очередь предполагает выстраивание новой «гуманитарной», а не «естественнонаучной» онтологии в исследованиях, учитывающей, что человек в отличие от животных и технических устройств является потенциально прежде всего духовно-творящим субъектом. Достижения же естественных и технических наук здесь должны, соответственно, носить вспомогательный, а не доминирующий характер. Именно отсутствием такой онтологии и сответствующего научно-понятийного аппарата, адекватного данному объекту исследования, можно объяснить неразработанность базовых научных категорий и их строгого обоснования во многих гуманитарных науках: в психологии это неразработанность категории «психического»; в социологии – «социального»; в педагогике – «воспитания»; в культурологии – «культуры», и т. д.
