В подвале Щупатый, чертыхаясь, освобождал от старой мебели проход к своей лавчонке. Заметив на лестнице Несговорова, нарочно громко возопил:
– Кто придумал сгрудить этот хлам возле моего магазина? Кудряшовцы вонючие! Вздохнуть не дают.
– Никто не хотел тебе навредить, просто не нашлось другого места, – откликнулся сверху Несговоров.
Щупатый сделал вид, что только что его увидел.
– Ты куда, не в башню ли собрался?
– Как ты узнал? В башню, – честно ответил Несговоров.
– Иди, иди, доноси. Недолго вам праздновать осталось!..
Трамвай был забит людьми с мешками, коробками, ведрами, огромными сумками – все рваное или грязное, плохо увязанное, дурно пахнущее, с торчащими лохмотьями. По улице подслеповатые старики и старухи волочили за собой тяжело нагруженные тележки, то и дело наезжая на Несговорова колесами. Только на площади он вспомнил: базарный четверг! В обычные дни возле обклеенного пестрыми объявлениями дощатого забора, тянувшегося от театра до самой прокуратуры, торговали семечками и водкой три-четыре бабы в ватниках да пара смуглолицых черноусых молодцов с увядшими цветами и замерзшими фруктами. Эти как-то ладили со стражами порядка; всех прочих гнали постовые. Но в четверг ограничения снимались, и на площадь стекалось поутру чуть не полгорода. Кто шел продавать, кто – делать покупки. На ящиках – подобных тем, из каких Несговоров соорудил себе постель – выкладывали пиво и газировку, сигареты, вяленую рыбу с запашком, кости с обрезками мяса, огромного размера бюстгальтеры и трусы, вязаные носки, пляжные туфли, свиные головы с копытами для холодца и прочее; а подальше, за «чистыми» рядами, каждый желающий выставлял прямо на снегу то, что находил дома или просто снимал с себя: линялые кальсоны, туфли с оторванной подошвой, крышку от унитаза, пожелтевшее блюдо с трещиной, бывшие в употреблении пеленки, моток ржавой проволоки, учебник по морскому праву, дверцу от холодильника, пару ржавых петель… Продавали отслужившее срок, дотлевающее, последнее. Дрались за лучшие торговые места, новичков оттесняли к обочине.
Несговоров с трудом пробился сквозь рыночную толпу к башне. Фасадную часть здания, обращенную к театру, занимали кабинеты советников и другие служебные помещения, а в пристроенном с тыла жилом корпусе размещались роскошные, по слухам, квартиры городских начальников. От площади просторный двор жилого корпуса был отделен высокой чугунной оградой с воротами и теплой будкой для охраны. Простым смертным вход туда был заказан. Когда-то тщательно охранялся и служебный подъезд: каждого приблизившегося к башне изучали крепкие парни в штатском, уверенно занимавшие позиции по всему фасаду. С тех пор, как центр власти переместился в старинный особняк губернской администрации, строгую охрану сняли. Теперь на широких ступенях кемарили нищие да бродячие псы, а у самых дверей околачивались какие-то темные личности.
Двое таких преградили Несговорову путь, едва он ступил на крыльцо.
– Запись на прием кончилась, – с сожалением известил его юнец в кожаной тужурке, с посиневшим от холода носом.
– Подожди, сейчас уточним, – остановил напарника другой, постарше, с мягким пушком на подбородке. Он вытащил блокнот и полистал, выдерживая паузу. – Поздравляю вас, одно место еще осталось! – с дежурной улыбкой обратился он к Несговорову.
– Одно место – где? – неласково спросил Несговоров.
